Святой Илья из Мурома

Кроме дружины старшей, была ещё дружина княжеская — прежде состояла она вся из варягов и русов: дружина богатая, хорошо вооружённая и многими милостями княжескими пожалованная. Она-то в Киеве всё и вершила. Но Владимир-князь дружину эту за море услал, а русов, что с варягами не ладили, всех со старшими дружинниками сравнял.

Хотя сравнять было непросто. По старой памяти русы на кормлениях и пирах княжеских сидели за высоким столом — выше бояр, рядом с князем, хотя у многих из них, кроме доспеха да меча, ничего и не было и отроков они не имели.

Это хорошо увидел Илья, когда прискакал гонец княжеский звать его в терем Владимира, на столование княжеское.

Обрядившись во всё лучшее, пошёл Илья кон но в Киев-град. Оставил Бурушку на коновязи с отроком, а сам без оружия, как предписывали правила, прошёл в горницу, где за столами широкими столовалось человек с двести бояр да храбров нарочитых.

Огромный зал под деревянными стропилами крыши был почти по всей длине занят тремя столами; с обеих сторон столов стояли лавки для храбров. А средний стол, во главе, увенчивался ещё одним — поперёк стоящим. Там сидел князь с думными своими боярами и воеводами, особо приближёнными.

Увидал тут Илья по правую руку от князя Добрыню — дядю княжеского, коему вся старшая дружина подчинялась, по левую — воеводу из русов, Рагнара, коего больше на славянский манер звали Волчий Хвост. Сидело с князем за высоким столом не более двадцати человек.

Илье указали место за столом по левую руку от князя, и он сел безропотно среди храбров молодых, много его моложе. Рядом с Ильёй оказался и вовсе безусый славянский храбр, в дорогой рубахе, с гривной серебряной на шее, а против Ильи сидел торк — почти что одного с Ильёй возраста. Он сразу обратился к Илье по-тюркски, но Илья сделал вид, что не понимает этого языка.

Многое Илье было удивительно: и многолюдство, и яства обильные, и гомон, и слуги, разносившие еду, и уродцы, что меж столами кувыркались.

Каждое кушанье носили сперва к княжескому столу, и он отламывал и от лебедя по кусочку, и от кабанов жареных; иные куски ближним передавал, чествуя их. Посылал со своего стола кушанья и чары с мёдом особо отличившимся храбрам или кого почествовать желал.

После того как обнесли гостей первым кушаньем и первой чарой, заиграли на гудках и заплясали скоморохи, веселя пирующих. Зашумели за столами гости, принялись разламывать и птицу печёную, и кабанов, и прочую снедь. Куски и кости бросали под стол или валили на широкие блюда, кои выносили на двор нищим. Молодой храбр, что сидел рядом с Ильёй, видать, был роду хорошего. Потому что ел по-учёному: большие куски не хватал, не вгрызался в них, а брал перстами понемногу, словно пробовал, чтобы видно было — не обжираться сюда пришёл, а ради чести княжеской. Куски на подносы бросал большие, чтобы нищим больше досталося. А торк ел в охотку, смеялся и грыз кости, подмигивал Илье, как своему соплеменнику: «Пировать так пировать, а не руки поджимать!»

Разглядел Илья и князя, и всех бояр его; разглядел и храбров, за высокими столами сидящих и за столами средними, и младших, где он сидел. Все храбры схожи тем, что не было среди них людей слабых и немощных. Старшие были все в боях и сражениях иссечены, но не увечны и для новых боев гожи. Были все в одеждах праздничных, и ясно становилось, что все при достатке и, верно, много животов имеют либо от племени своего, либо от рук княжеских, а пуще всего от добычи воинской.

Илья поел для приличия, омыл руки в чаше глубокой, что отроки меж столов носили, да и сел так, чтобы гусляров послушать.

Гусляры князю пели песни изрядные, но их мало кто слушал, пока князь не встретился глазами с Ильёю. Долог и глубок был княжеский взгляд. И вспомнилось Илье, как полгода назад они с князем переглядывались, когда Соловый во дворе у стремени Бурушки стоял. И князь, видать, вспомнил. Он поманил отрока, и тот, выслушав что-то князем сказанное, побежал к гуслярам. Князь хлопнул в ладоши, и мгновенно все голоса за столами замолкли. Гусляры ударили по струнам, и старший из них запел:

Молодой Вольга Святославгович, Он поехал к городам и за получкою Со своей дружинушкой хороброю. Выехал Вольга во чисто поле, Ён услышал во чистом поли ратоя. Ехал Вольга он до ратоя, День сутра ехал до вечера, Да не мог ратоя в поле наехати. А орёт-то в поле ратой, понукивает, A y ратоя сошка поскрипывает, Да по камешкам омешики прочиркивают. Ехал Вольга ещё другой день, Другой день сутра до пабедья, Со своею со дружинушкой хороброю. Ён наехал в чистом поле ратоя. А орёт в поле ратой, понукивает, С края в край бороздки помётывает. В край он уедет — другого не видать. То коренья-каменья вывёртывает, Да великие каменья ecu в борозду валит. У ратоя кобылка соловенька, Да у ратоя сошка кленовая, Гужики у ратоя шёлковые. Говорил Вольга таковы слова: «Бог тебе помочь, оратаюшко, А орать да пахать да крестьяновати, С края в край бороздки помётывати!» Говорил оратай таковы слова: «Да поди-ко ты, Вольга Святославгович! Мни-ка надобно Божья помочь крестьяноватъ, С края в край бороздки намётывать. А й далече ль, Вольга, едешь, куда путь держишь Со своею дружинушкой хороброю?» Говорил Вольга таковы слова: «А еду к городам я за получкою, К первому ко городу ко Гурьевну. К другому-то городу к Ореховцу, К третьему городу к Крестьяновцу. Ай же, оратай-оратаюшко! Да поедем-ко со мною во товарищах, Да ко тем к городам за получкою». Этот оратай-оратаюшко Гужики с сошки он повыстенул Да кобылку из сошки повывернул, А со тою он сошки со кленовенькой, А й оставил он тут сошку кленовую, Он садился на кобылку соловеньку; Они сели на добрых коней, поехали По славному раздольицу чисту полю. Говорил оратай таковы слова: «Ай же, Вольга Святославгович! А оставил я сошку: в бороздочке, Да не гля ради прохожаго-проезжего, Ради мужика-деревенщины: Они сошку с земельки повыдернут, Из омешиков земельку повытряхнут, Из сошки омешики повыколнут, Мне нечем будет молодцу крестьяновати. А пошли ты дружинушку хоробрую, Чтобы сошку с земельки повыдернули, Из омешиков земельку повытряхнули, Бросили бы сошку за ракитов куст». Едут туды два да три добрых молодца Ко этой ко сошке кленовоей; Они сошку за обжи кругом вертят, А им сошки от земли поднять нельзя, Да не могут они сошку с земельки подвыдернути, Из омешиков земельки повытряхнуть, Бросити сошку за ракитов куст. Методой Вольга Святославгович Посылает он целым десяточком От своей дружинушки хороброей А ко этой ко сошке кленовоей. Приехали оны целым десяточком Ко этой славной ко сошке кленовенькой; Они сошку за обжи кружком вертят, Сошки от земли поднять нельзя, Не могут они сошки с земельки повыдернути, Из омешиков земельки повытряхнути, Бросить сошку за ракитов куст. Молодой Вольга Святославгович Посылает всю дружинушку хоробрую, Тридцать молодцов да без единого, А подъехали ко сошке кленовенъкой, Брали сошку за обжи, кружком вертят, Сошки от земельки поднять нельзя, Не могут они сошки с земельки повыдернути, Из омешиков земельки повытряхнути, Бросити сошку за ракитов куст. Говорит оратай таковы слова: «Ай же, Вольга Святославгович! Не дружинушка тут есте хоробрая, Столько одна есте хлебоясть». Этот оратай-оратаюшко Он подъехал на кобылке соловенькой А ко этой ко сошке кленовенькой, Брал эту сошку одной ручкой, Сошку с земельки повыдернул, Из омешиков земельку повытряхнул, Бросил сошку за ракитов куст. Они сели на добрых коней, поехали Да по славному раздолью чисту полю. Говорил Вольга таковы слова: «Ай же ты, оратай-оратаюшко! Как-то тобя да именем зовут, Как звеличают по отечеству?» Говорил оратай таковы слова: «Ай же, Вольга ты Святославгович! Ржи напашу, в скирды складу, В скирды складу да домой выволочу, Домой выволочу, дома вымолочу. Драни надеру, да то я пива наварю, Пива наварю, мужичков напою, Станут мужички меня покликивати: Ай ты, молодой Микулушка Селянтювич!»

Не успел гусляр закончить былину, ещё не стихли струны его гуслей, а к Илье уже бежал-летел отрок с кубком вина.

— Князь чару вина тебе присылает! Выпей за здравие.

Илья поднялся во весь свой громадный рост, поклонился князю и, глядя ему в глаза, под одобрительные крики дружинников осушил чару непривычного ему византийского вина до самого дна.

«Князь мне место моё указывает, — понял он. — Меж Вольгой и Микулой». Губ его коснулось что-то со дна кубка.

Он отнял кубок ото рта: в кубке лежал княжеский перстень.

Илья вытряхнул его на широкую свою ладонь. Будто в крови, в красном вине лежал серебряный перстень с камнем дорогим.

— Целуй перстень! — подсказал ему молодой дружинник, сидевший рядом, — тот, что, видать, к пирам был привычен и знал, как подобает вести себя учтивому человеку.

Илья поцеловал перстень. И под завистливыми взглядами еле надел его на мизинец.

— Поклонись! Поклонись! — шипел дружинник.

Илья отвесил поясной поклон и хотел вернуть кубок отроку.

— Нет, нет! — сказал тот. — Кубок князь тоже тебе жалует.

Илья поднял кубок над головой и в третий раз поклонился князю.

— Да... — сказал вежливый дружинник. — Сколь много князь тебя пожаловал... Да... Кто ж ты таков будешь? Я недавно в дружину пришёл, не ведаю, кто ты? Откудова?

— Илья, — сказал богатырь. — Илья из Карачарова.

— А где это?

— Из земель муромы...

— А... Дак ты Муромец. Сказывают, там земли не мирные — болгары камские людей имают да хазарам продают.

— Бывает, — сказал Илья, и сердце его сжалось от тоски по домашним, от которых он никаких известий не имел.

За третьей переменой, когда на столы поставили питье изобильное, князь поднялся из-за стола и, пожелав всем веселия и здравия, ушёл вместе с воеводами нарочитыми. Илья понял, что главная часть столования закончена и можно уходить, потому что стали дружинники напиваться — кричать непотребное, дразнить шутов, а шуты и скоморохи — их, пьяных! Стали друг ко другу задираться, и пошло всякое непотребство. Дружинник вежливый исчез, печенег буйной головой на стол повалился, а к Илье подошёл отрок.

— Тебя воевода зовёт, — позвал он.

Илья, чуть захмелевший, пошёл за отроком во двор, где уже конно стоял с дружинниками Волчий Хвост.

— Илья! — сказал он, будто век его знал. — Завтра приводи всех отроков своих и воев своих в Киев, да возьмите две подводы да весь доспех воинский.

— Что это может быть? — спросил Илья отрока, когда они ехали обратно. Проклятое зелье туманило голову, мешало думать.

— Поход, надо полагать. Поход, Илья Иваныч...

У себя в городке Илья повалился спать как убитый. Подняли отроки его на рассвете. Пришёл священник греческий и служил молебен. Отроки исповедались и причастились.