Святой патриарх

— Владычица! да это Фрося! — всплеснула руками сердобольная баба.

Это и была дочка попа Никифора: искрасна золотистая коса, жгутом лежавшая на спине девушки, подтверждала это кровное родство с рыжим попом, который весь задрожал, увидев дочь в объятиях ненавистного ему человека.

Тургенев с плачем обнял девушку…

— Бедное дитя, прости меня! — шептал он.

— Меня прости, соколик, я погубила тебя. Но казаки тотчас же розняли их.

Обрыв был под ногами — и воеводу толкнули туда. Не успели опомниться, как и девушка бросилась туда же, и Волга мгновенно приняла обе жертвы.

Поп Никифор стоял над кручей и рвал свои рыжие космы.

XXX. Струги с мёртвой кладью

Разин между тем делал распоряжения о встрече стрельцов, которые плыли сверху на защиту как собственно Царицына, так и других низовых городов.

Всё своё «толпище», как иногда называли в казённых отписках его войско, он разделил на две части: одну половину, меньшую, под начальством Васьки-Уса, он оставлял в городе, с другою, большею, он сам выступил для встречи московских гостей и для усиления отряда, находившегося на его флотилии.

Есаул должен был выстроить свой отряд вдоль городских стен, обращённых к Волге, и всю крепостную артиллерию расположить так, чтобы она могла обстреливать всю поверхность Волги вплоть до небольшого островка, лежащего как раз против Царицына и заросшего густым тальником и верболозом.

Лодки же, на которые он посадил часть пехоты, он приказал отвести за островок и там укрыть их за верболозом. Он это сделал для того, что когда стрельцы, подплыв к городу и встретив там артиллерийский огонь с крепостных стен, вздумают укрыться за островом, то чтобы там их встретил не менее губительный огонь с флотилии, которая и должна была отрезать стрельцам отступление.

Сам же он с небольшим отрядом конницы пошёл вверх берегом прямо навстречу московским гостям.

Скоро показались и струги с стрельцами. Издали уже слышно было, что стрельцы шли с полной уверенностью «разнести воровскую сволочь», и на первом же струге раздавалась удалая верховая стрелецкая песня, до сих пор раздающаяся по Волге от Рыбинска, в то время Рыбное, до Астрахани. Стрельцы пели:

«Вдоль да по речке, вдоль да по Казанке

Сизый селезень плывёт!

Ишь ты, поди ж ты, что ж ты говоришь ты,—

Сизый селезень плывёт!»

^[131]

Но стрелецкое пение вдруг оборвалось, когда с берега казаки, среди которых было немало из волжского бурлачья, гаркнули продолжение этой песни:

«Вдоль да по бережку, вдоль да по крутому

Добрый молодец идёт:

Он с кудрями, он с русыми

Разговаривает!

Ишь ты, поди ж ты, что ты говоришь ты,—

Разговаривает!»

Увидев на берегу небольшой отряд, стрельцы направили свои струги ближе к берегу и открыли по казакам огонь. Казаки отвечали им тем же, и началась перестрелка.

По мере усиления огня казаки отступали, всё более и более приближаясь к городу. Стрельцы из этого заключили, что казаки не выдерживают огня, и пустились за ними вдогонку.

Но в это время со стен города, о взятии которого казаками стрельцы и не подозревали, открыли по стругам убийственный огонь. Поражённые неожиданностью, стрельцы не выдержали артиллерийского огня и повернули от города, чтоб укрыться за островом, но там их встретила такая же убийственная пальба из засады.

Царское войско растерялось, поражаемое с двух сторон и ядрами, и пулями. Но стрельцы всё-таки упорно защищались, и только тогда, когда две трети было их перебито, стали просить пощады.

Разин велел прекратить пальбу и привести струги с остальными стрельцами к берегу.

Когда струги причалили к берегу, казаки стали считать убитых и насчитали более пятисот трупов. В живых осталось до трёхсот стрельцов.

Они вышли на берег и кланялись победителю. Разин сказал им:

— Коли хотите служить мне, оставайтесь со мною, а нет…

— Хотим, хотим, батюшка Степан Тимофеич! — закричали побеждённые. — Мы шли против тебя неволею… Прости нас!

— Добро, — сказал Разин, — оставайтесь с нами. А чтобы воеводам да боярам впредь неповадно было перечить мне, я им покажу, какая ждёт их широкая масленица. Атаманы-молодцы! — крикнул он к казакам. — Снарядимте-ка два струга, которые будут залишние, и изукрасим их, как вон в песне поётся:

«Хорошо были стружечки изукрашены,

Они копьями, знамёнами, будто лесом поросли».^[132]

— А мы изукрасим их получше, поцветнее.

Казаки, по-видимому, не понимали его и ждали, что будет дальше. Тогда Разин указал на два морских струга из тех, которые им были оставлены прошлого осенью в Царицыне после морского похода и стояли теперь у пристани порожние.

— Вот что, братцы, — сказал он, — сносите всех убитых стрельцов на эти струги, сносите поровну, а там я скажу, что дальше делать. Помогайте и вы, ребята, — сказал он оставшимся в живых стрельцам. — А у кого в кармане сыщите деньги, сносите их есаулу — в дуван пойдут.

Все принялись за работу, не понимая, для чего это, и скоро оба струга наполнены были трупами. Разин взошёл на один из стругов.

— Эх! — обратился он к трупам. — Жаль мне вас, горюны, да что делать! Коли лес рубят, то и щепки летят… А я — ох… какой лес задумал вырубить! — заповедный! Да хочу вырубить дочиста, чтоб и побегов не осталось.

Он задумался, глядя на обезображенные лица мертвецов.

— Ну, теперь, братцы, распоясывайте у мертвецов кушаки! — снова заговорил Разин.

Казаки повиновались. Когда было распоясано несколько десятков на том и другом струге, Разин остановил эту странную работу.

— Ну, довольно, братцы: есть чем изукрасить стружечки, — сказал он. — Теперь развешивайте мертвецов по всем снастям, — вот как в Астрахани белорыбицу либо осетрину, а то и воблу развешивают вялить да балыки провесные делают… Да чтоб понаряднее были — все бы снасти, и мачты, и шесты изнавесить боярскими балыками… Пущай любуются да кушают на здоровье… А я из них таких балыков наделаю!