Святой против Льва. Иоанн Кронштадтский и Лев Толстой: история одной вражды
Шрифт:
Этот последний жест Толстого (не отвечать совсем!) нельзя объяснить иначе, как его нежеланием накануне смерти вести с Церковью какой бы то ни было разговор. Случилось то, что предчувствовала его жена. Вынесение «Определения» не только не подвигло его к сомнениям в своей антицерковной позиции, но, напротив, усилило это настроение. Поэтому он и не хотел, чтобы его ответ Антонию был истолкован как минута предсмертной слабости. А заложницей в этой битве духовных гигантов опять же оказывалась Софья Андреевна.
В конце концов взорвалась и она, получив письмо от Марии Михайловны Дондуковой-Корсаковой, дочери вице-президента Академии наук князя М.А.Дондукова-Корсакова, с той же просьбой: вернуть Толстого в православие.
Софья Андреевна не могла не знать, что на одной из племянниц Дондукова-Корсакова
На этом и завершился крымский сюжет с попыткой вернуть Толстого в православие с помощью жены. Впрочем, в октябре 1902 года, когда Толстой выздоравливал, к нему в Крым приехал из Тулы отец Дмитрий (Троицкий), который не раз навещал Толстого в Ясной Поляне. Он вновь попытался его вразумить. Но это уже не имело никакого смысла.
КРОНШТАДТСКИЙ ПРОТИВ ТОЛСТОГО
Священник Филипп Ильяшенко пишет, что поводом к «публичному знакомству» отца Иоанна и Толстого «послужило широко известное “Определение” Святейшего Синода». Это не совсем верно. Если бы это было так, то начало борьбы Иоанна Кронштадтского против Льва Толстого носило бы совсем уж сомнительный характер. Это было бы выступление кронштадтского протоиерея против Толстого уже после того, как о его отпадении от Церкви официально объявил Синод. На самом деле первое публичное выступление отца Иоанна против Толстого состоялось еще в 1896 году, когда в газете «Пастырский собеседник» (№ 49, от 7 декабря) появилось «Слово» И.И.Сергиева «О слепоте духовной».
В 1898 году в Москве была издана брошюра за именем Иоанна Кронштадтского «Несколько слов в обличение лжеучения графа Льва Толстого». А в 1903 году (на обложке стоял 1902 год) книга вышла уже вторым изданием.
Таким образом, Иоанн Кронштадтский выступил обличителем Толстого задолго до вынесения синодального «Определения», когда в самом Синоде еще только возникали первые мнения о необходимости отлучения писателя. В своих же устных проповедях он стал выступать против Толстого еще раньше – по-видимому, в начале 90-х годов. Это следует из дневника А.В.Жиркевича 1891 года. Поэтому, скорее всего, именно 1891 год надо считать началом «публичного знакомства» отца Иоанна Кронштадтского и Толстого.
Но здесь мы должны сделать паузу. То, что говорил и писал Иоанн Кроштадтский о Толстом, на первый взгляд, не может подлежать серьезному анализу. Не без причины биографы отца Иоанна стараются избегать цитировать наиболее горячие места из этих выступлений. Это не полемика, а брань, недостойная не только священника, но и просто христианина.
Конечно, многое объясняется личными особенностями отца Иоанна. Он был неважным полемистом. Он не знал или не желал знать о главном принципе любой полемики: прежде чем спорить, нужно попытаться встать на точку зрения оппонента, понять его внутреннюю логику. В случае с отцом Иоанном этого быть не могло. Он не мог даже временно принять точку зрения, что Христос – не Бог, что Мария – не непорочная Дева, что Воскресения не было, что Искупление – вымысел. Наконец, человек, посвятивший всю свою жизнь Церкви и растворивший свою личность в торжестве литургии, не мог даже на секунду допустить, что Толстой может быть прав, отрицая таинство причастия.
Но и это не может оправдать невероятный накал личной ненависти отца Иоанна к Толстому. Исходящая от самого выдающегося белого священника не только своего времени, но и всей истории православной Церкви, эта ненависть невольно дискредитирует и Церковь также. Не случайно высказывания отца Иоанна против Толстого (а это более двадцати печатных проповедей и несколько брошюр, выходивших многими переизданиями и при жизни Кронштадтского, и после его смерти) не принимались и не принимаются наиболее просвещенной частью русского духовенства. С ними категорически
не согласен, например, протодьякон Андрей Кураев.Но зададим себе вопрос: а можно ли вообще считать эти выступления полемикой? И можно ли считать это проповедями в чистом виде? Тем более – статьями?
Уже в первом публичном 1896 года выступлении отца Иоанна против Толстого, вошедшем в его сборник «Против графа Л.Н.Толстого, других еретиков и сектантов нашего времени» (СПб., 1902) под названием «О слепоте духовной яснополянского слепца», заметно, что это не полемика и даже не проповедь, а какое-то страстное личное высказывание одного человека о другом – при, если можно так выразиться, третейском посредничестве Господа Бога. Отец Иоанн не спорит с Толстым и не объясняет «малым сим» его неправоту. И даже не осуждает его в строгом смысле. Кронштадтский перед лицом Бога, как Судьи неба и земли, бросает Толстому обвинение в желании отвратить людей от Бога, от вечного спасения и ввергнуть их в «геенну огненную» на вечные муки. Это столь страшное обвинение, что оно, по мнению отца Иоанна, исключает возможность полемики, как немыслима она с преступником, который совратил и растлил пятилетнего ребенка. Но можно задуматься над тем, каким образом возникло это «нравственное чудовище» (одно из определений Толстого Кронштадтским).
«На святой Руси родился, вырос и стал мудрецом и писателем один граф, по фамилии всем известный, новый книжник и фарисей, – начинает «проповедь» отец Иоанн, – возгордился он своим умом и ученостью – ибо знает много, но не знает существенного, самого необходимого, возгордился своим умением писать о светских делах и суетах и задумал испытать себя в писательстве о Божеских делах, в которых ничего не видит и не понимает, как сущий слепец, и написал столько нелепого и безумного, что раньше его никому и в голову не приходила такая нелепость… Держи бы он эту нелепицу про себя и не омрачай, не морочь ею других, так нет – надо было всему свету показать свой выживший ум или свое безумство и свою гордыню».
Если не замечать корявый слог – неизбежное следствие прямого переноса устного слова в печатное, то надо признать, что основной тезис обвинения от отца Иоанна разделяли и разделяют все противники позднего Толстого. Это «гордыня» и «соблазн малых сих».
Но дальше «полемика» отца Иоанна выходит на неожиданный уровень: «Утаил, совершенно утаил Господь Свою Божественную премудрость от этого безумца, гордого и предерзкого человека, как недостойного знать ее и воспользоваться ею для своего спасения, – и оставляет его в глубочайшей тьме среди дневного света, среди светлейшего сияния истины Божией в Церкви святой. Граф в своей Ясной Поляне окружен непроницаемой тьмой. Да будет ему Судья праведный Господь. Бог поругаем не бывает… и этот еретик новый до дна выпьет сам чашу яда, которую он приготовил себе и другим».
Самое поразительное, что эта картина повторяет начало «Исповеди» Толстого, где он как раз и пишет о том, как в зените своей жизни, имея все блага и преимущества богатого помещика и знаменитого писателя, вдруг очнулся в своей Ясной Поляне во тьме духовной, потеряв смысл жизни. Он сравнивает свое состояние с путником из восточной притчи, который среди белого дня оказался в глубоком колодце, держась за ветку, растущую из стены. Ветку подтачивают две мыши, белая и черная (день и ночь), а внизу – дракон с разинутой пастью (смерть). Толстой задается тем же вопросом, который, уже в качестве утверждения, звучит в «проповеди» Иоанна Кронштадтского: почему Бог утаил от него духовный свет? И что же Толстой делает в первую очередь? Идет в церковь!
И только не найдя в Церкви света истины, он начинает искать ее своим разумом, предполагая и даже твердо веруя, что недаром наделил Бог его этим разумом. Пусть он – выпавший из гнезда птенец, но где-то же есть породившая его мать… И это – Сам Бог.
«О, если бы этот слепец яснополянский прозрел! – восклицает дальше Иоанн Кронштадтский. – Но для этого нужна простота веры, подобная вере иерихонского слепца. А допустит ли гордость графа до этой святой простоты?»
Но ведь и этим вопросом задавался Толстой в «Исповеди»: как ему быть, если нет в нем наивной веры простых мужиков, которой он даже «завидовал»?