Святой в миру

– Великодушие и всепрощение? Вы уверены, что это из Писания?
– Коркоран изумлённо поднял вверх красивые брови.
– Я там таких слов не встречал. Ну да неважно. Я внимательно вгляделся в себя, мистер Доран. Я принимаю людей такими, какие они есть, никого не воспитываю, не поучаю, не осуждаю, не имею ни малейшего стремления кого-то подчинить себе, навязать свою волю или кого-то использовать. Всего этого достаточно, чтобы ни к кому не испытывать неприязни и не обижаться на чужие выпады. Лишь одно существо я осознал как своего врага. Примирение невозможно. Антагонизм слишком глубок...

– Надо простить и понять, а если поймёшь человека, не будешь держать зла. Прощение прощающему ещё более необходимо, чем тому, кого прощаешь, привязанность ко злу делает несвободным. Вы даже не пытались понять его?

– Мистер Доран...
– Коркоран смотрел на священника с добродушной усмешкой, - вы сказали, что я заинтересовал вас. Почему?

Доран с удивлением покосился на Коркорана. Этот человек задавал слишком прямые вопросы. Но ведь он и сам был, казалось, искренним... Казалось?...

– Вы... необычны. От вас исходят токи странной силы...

– А какой, по вашему мнению, враг может быть у такого, как я?

Доран задумался.

– Как своего врага я осознаю только дьявола. Его искушения - омерзительны, его деяния - претят мне, его философема - пошла и неприемлема. Не уговаривайте меня возлюбить его, а то приведёте в геенну. Что касается людей... Враг - это и тот, кого не любишь ты, и тот, кто не любит тебя. Первых у меня нет, ибо меня почему-то трудно оскорбить. В детстве - случалось, но с юности я уже не помню подобного. Обидеть меня и тем самым стать моим врагом можно, лишь задев то, что для меня свято, но до моих святынь человеку толпы не дотянуться. Они даже не подозревают об их существовании. За тех же, кто ненавидит меня, я не в ответе. Хотя я заметил, что иногда я не могу простить как раз тех, кто мне ничего не сделал...
– тихо пробормотал он.

Отец Доран набрал полные лёгкие воздуха, выдохнул и - ничего не ответил. О своём подозрении на его счёт, возникшем после услышанного разговора Кэмпбелла и Стэнтона, он спросить не мог. О подобном спросить было невозможно. Странно, но сила и мощь этого молодого мужчины, казалось, не допускали суждений, которые невольно возникали сами при взгляде на мистера Нортона.

Но двести тысяч фунтов за эти очень красивые глаза?

Солнце тем временем поднялось над лесом, оба почувствовали голод и решили перекусить. Мистер Доран заметил, что его сотрапезник совсем непритязателен в пище, однако ест с аппетитом, наслаждаясь вкусом даже простой ветчины. Неожиданно Коркоран спросил, как оказались здесь все гости его сиятельства? Узнав от Дорана подробности приезда приглашённых, воспринял сведения о мистере Нортоне, приехавшем со своею сестрой как гость мисс Хэммонд, достаточно равнодушно, проявив некоторый интерес к гостям кузена. Самому священнику показалось, что для Коркорана присутствие в имении друзей Стэнтона стало не самым приятным сюрпризом.

Долгое время они обменивались впечатлениями об Италии, бывшей для обоих "а land flowing with milk and honey", говорили и о книгах, и Доран снова поразился верности и живости суждений своего спутника. В итоге в Хэммондсхолл они вернулись ближе к обеду, и тут же выяснилось, что их исчезновение на всё утро и половину дня вызвало раздражение девиц и спровоцировало странный всплеск хандры мистера Нортона, который отказался от завтрака и провёл весь день на берегу озера в одиночестве.

После обеда мистер Коркоран около трёх часов пробыл с дядей, играя на бильярде и развлекая его рассказами о Европе. Присутствующий здесь же Доран отметил, что он ни разу не навёл разговор ни на что, касающееся Хэммондсхолла, но совершенно определённо сказал, что уже в конце августа намерен вернуться в Италию.

Несколько раз их прерывали. Затянувшаяся беседа вызвала беспокойство мистера Стэнтона, и он дважды под разными предлогами заходил в бильярдную. А вскоре после него интерес игре на бильярде неожиданно проявила и мисс Хэммонд.

Всё это ничуть не обеспокоило мистера Коркорана, который вечер до ужина провёл за книгой, а время после ужина посвятил прогулке в одиночестве, незадолго же до полуночи, пожелав присутствующим спокойной ночи, отправился спать. Он усугубил озлобление Клэмента Стэнтона и разочарование мисс Софи упоминанием о том, что и завтра намерен встретить рассвет на Лысом Уступе. И снова пригласил с собой Дорана, если, конечно, тому не в тягость вставать чуть свет.

Священник любезно поклонился, и тут вдруг поймал на себе взгляд мистера Нортона, исполненный откровенной злобы. Доран почти ощутимо содрогнулся - от удивления и испуга. Это был не испуг робости и минутной потери мужественности, но страх души, столкнувшейся с бесовским искусом. Отец Доран быстро пришёл в себя, но произошедшее усугубило его отвращение к мистеру Нортону.

Мисс Софи Хэммонд была подлинно расстроена. Сегодняшний день удручил и огорчил её. Едва она узнала, что мистер Коркоран чуть свет ушёл на болота, в душе её поселилась чувство гнетущей пустоты. Оно затянуло тоской и апатией. Она мечтала о том, что мистер Коркоран непременно окажется галантным кавалером, любезным и внимательным к дамам, и, конечно же, заметит и оценит её как лучшую из девиц. Но он исчез почти на половину дня, а после его возвращения она не дождалась от него ни одного знака внимания, хотя бы родственного! Он вообще не замечал её, беседовал на какие-то совсем неинтересные, пустые и скучные темы с дядей и этим странным священником, а на её предложение устроить в поместье бал - поморщился.

Софи злилась, но он был так красив, что стоило мисс Хэммонд взглянуть в его чёрные полусонные глаза, всё её недовольство таяло. Она неожиданно осознала, что всю жизнь ждала именно этого человека - это он проступал на кромке предутренних снов, он был предметом самых сокровенных мечтаний, смыслом и целью всей жизни. Софи словно провалилась в бездну его чёрных глаз, все прочее стало призрачным и рассыпалось в прах. Она поняла, что до этого и не жила, но просто пребывала в жизни. Без него все казалось бессмысленным.

...Этот день оставил у Дорана странное впечатление, которым он, однако, пока не решился поделиться с другом. Мистер Коркоран, оправдывая молву и рассказы о себе, оказался неординарным человеком. Слишком неординарным, чтобы быть подлинным. Слишком умным, чтобы быть честным. Слишком красивым, чтобы декларировать равнодушие к любви. Слишком талантливым, чтобы не быть тщеславным. Слишком одарённым, чтобы смириться с чьим-то предпочтением. Он казался порядочным, холодным, смиренным и целомудренным - но где-то непременно должна была проступить ущербность.

Самого дрянного и мерзкого, что уронил о нём Кэмпбелл, Доран пока не замечал. Но ведь такое напоказ никто и не выставляет.

Рассуждая подобным образом, Доран вовсе не проявлял цинизма, хотя его сиятельство часто упрекал друга в излишней гибкости суждений, граничащей с ним. Патрик оправдывался: "это знание жизни, милорд, не более", ибо видел, сколь часто справедливые становились беспощадными, приветливые - лицемерными, умные - подлецами, знающие - надменными, честные - высокомерными. Все искажалось в отсутствие Истины Божьей, всё более тускнеющей в людских душах. Да и обстоятельства собственной жизни не способствовали ни излишней доверчивости, ни прекраснодушию. Он знал бездны собственной души и всегда подозревал в чужих душах провалы не меньшие.

Однако этот странный человек - и это подлинно поразило Дорана - неожиданно уронил ключевые слова: "Я всю жизнь ищу эту ценность, эту сокровенную истину мира..." Коркоран даже правильно обозначил условия поиска этой Истины. Несмотря на шокирующие викторианца суждения, Коркоран ни разу не произнёс ничего такого, что заставило бы усомниться в его благородстве, не уронил ничего кощунственного, пошлого, святотатственного - всего того, что поминутно слышалось от друзей Стэнтона. Поэтому, ко всем странностям мистера Коркорана надо было добавить самую жёсткую двойственность, в которой следовало искать его. Если к его кузену Клементу было применимы определения от расчётливого эгоиста до влюблённого скупца, то его брата Кристиана надлежало разыскивать между категориями от запредельно гениального и артистичного негодяя и мерзейшего тайного мужеложца до...