Святой в миру

Но куда он мог деться? Все вещи брата были на месте, развешены в шкафах и разложены по полкам. Он явно никуда не собирался уезжать. В нижнем отделении шкафа стоял пустой саквояж.

Между тем мужчины решили поискать в саду и в галерее, какой бы невероятной не казалась мысль, что он провёл ночь на улице, но тут вернувшаяся мисс Нортон сообщила о результатах своих поисков, Коркоран попросил девиц оповестить милорда Лайонелла и поднять на ноги слуг. Те обыскали парк - и все безрезультатно. Доран спросил, не следует ли им пройти к Лысому Уступу? Коркоран бросил на него странный взгляд, пожал плечами, спросив, что ему там делать, но оба направились к болотам.

На Лысом Уступе никого не было, поваленный древесный ствол - пуст, стянутые над болотом метановые пары - зловонны и удушливы. Белый туман стелился по земле. Однако тут Коркоран хмыкнул. За ствол завалилась шляпа, в которой он признал цилиндр мистера Нортона. Стало быть, он и вправду был здесь. Мужчины спустились по тропинке вниз к подножию уступа - и остановились. Нечего было и думать после таких дождей штурмовать болото. Неожиданно Коркоран издал какое-то восклицание и устремился по крайней, почти незаметной тропинке под скальный уступ, где, кривляясь подобно площадному скомороху, росло чахлое деревце и темнело нагромождение коричневых замшелых камней. Доран двинулся следом за ним, тоже заметив что-то тёмное среди буро-зелёной травы. Наконец, подойдя под склон уступа, они увидели того, кого искали. Тело Нортона лежало под уступом, голова была размозжена, лицо окровавлено. Он был мёртв, как дверной гвоздь.

Ни Коркоран, ни Доран в течение нескольких минут не произнесли ни слова. Первым заговорил священник.

– Вы полагаете, это самоубийство или случайное падение?
– он внимательно посмотрел на Коркорана.

Тот пожал плечами, наклонился и стал методично обшаривать сюртук покойника, и во внутреннем кармане погибшего нашёл блокнот, а в нём - записку. Он выпрямился, развернул её, прочёл и протянул Дорану. Доран видел, что Коркоран не только ни на минуту не потерял самообладания, но в его движениях вдруг проступила какая-то величавая царственность. Это было столь зримо, что Доран даже растерялся.

– Это самоубийство.

В записке, адресованной Коркорану, говорилось, что он, Стивен, не может жить, ибо жестокость Кристиана убила его. Доран устремил внимательный взгляд на собеседника. Коркоран изящно прикрыв рот, зевнул, извинившись, что не выспался, к тому же от запаха метановой вони его постоянно клонит в сон. Самого Дорана трясло - нервная дрожь пробивала пальцы, по спине прошёл холод, он чувствовал тремоло в ногах, но, хоть и стыдился своей слабости, не мог сразу преодолеть её.

– Что будем делать?
– стараясь держать себя в руках, спросил Доран Коркорана.

Его собеседник, присев на ветхий пень, ответил, что оставляет этот вопрос целиком на его усмотрение. Это гамлетовский вопрос - вопрос благородства. Что достойней - сказать ли правду, всё, как есть, и "честь поминовения на службе и пение псалмов тогда не будут сопровождать безумца до могилы", его завещание будет недействительным, имущество корона конфискует, и похоронят его, словно отродье сатаны, при трёх дорогах. Или - скрыть всё, и тогда на сестре не будет зловещего знака родни самоубийцы, а то ведь замуж не возьмёт никто. К тому ж не будет и возни с похоронами. Все будет чин по чину...

– Но лично я склоняюсь к первому решению. А вы?

Священник в изумлении посмотрел на Коркорана и встретил взгляд чёрных глаз, полусонных и бесовски умных. Он недооценил этого человека, притом, что оценил его запредельно высоко. Коркоран ставил перед ним один из тягчайших вопросов духа, соглашался на самое безжалостное и страшное решение, и - смеялся. Искорка сардонического смеха таилась на самом дне зрачков, теряющихся в темноте радужной, плясала в дремотных глазах удивительной красоты и лучилась тихим сиянием.

Доран же лихорадочно размышлял. Самоубийство приравнивалось к убийству и, доказанное, лишало самоубийцу всех прав состояния, даже права быть похороненным среди людей. Оглашение же самоубийства неминуемо влекло выяснение его причин. Коркорана юридически обвинить было не в чем, разве что в бессердечии и доведении несчастного до самоубийства - но записка откроет не только причины гибели глупца, но и его склонности, после чего общественное мнение перенесёт свой гнев и презрение на погибшего. Разглашение позорных обстоятельств смерти Нортона не может не испортить жизнь и его сестре - ибо семья самоубийцы считалась хуже прокажённых. Мистер Коркоран был прав - никто, будь оглашены все обстоятельства - не женился бы уже на мисс Нортон. Доран почувствовал новую дрожь в коленях. Пальцы словно замёрзли и не сгибались.

– А несчастная девушка? Сестра содомита и самоубийцы...

– Мистер Доран, решение за вами. Только думайте быстро. Я слышу голоса вверху на Уступе. Может, посоветоваться с его сиятельством?...

– Но ведь в первом случае... вас могут счесть... пусть не виновным, но...

В глазах Коркорана полыхнуло пламя. Теперь эти глаза куда как не казались сонными.

– Бросьте, Доран. Любого, кто осмелится это сказать, я, наплевав на все принципы, публично сделаю своей любовницей, и он получит то, чего добивался этот. Я лишён слезливой сентиментальности. Что вы так смотрите на меня?
– взъярился он вдруг, подойдя вплотную к священнику, - Вы что, считаете, я должен был уступить ему? Вымазать дерьмом храм Господень? Ответьте мне, Патрик!

Глаза его сверкали. Доран вздохнул.

– Перестаньте, Кристиан. Ничего я не считаю.

– Слава Тебе, Господи! А то подумал было, что вам самому весьма близка мысль о его петухе в вашей заднице...

– Чушь, - брезгливо отмахнулся Доран, в другой час он взбесился бы на подобные слова, но не сейчас, - но просто, поймите, у девушки будет испорчена жизнь, если все всплывёт - таких вещей все сторонятся.

– И правильно делают, Патрик, очень правильно делают. Ну да, не хочу давить на вас. Это не мой монастырь, и не мои тут уставы. Это дом графа Хэммонда - и не мне решать, что делать. Когда находишься в Риме, поступай как римляне.

Они сами не заметили, как перешли на имена. Гибель Нортона странно сблизила их, заставив принимать одно решение на двоих, решение, которое либо было предельно истинным, но и предельно жестоким, либо было милосердным, но лживым. Коркорана эта антиномия ничуть не волновала. После эмоционального всплеска, вызванного фразой Дорана о его возможном обвинении, он снова окаменел в вялом спокойствии. Однако снизошёл до того, чтобы уточнить свою позицию.

– Я отвечаю за то, что сделано мной в свободном волеизъявлении, по моему распоряжению, или хотя бы - с моего молчаливого согласия. Но я его с уступа не сталкивал, ничего ему не приказывал и самоубийства не одобрял. Меня живым вынули из мёртвой утробы, но я весьма далёк от того, чтобы считать жизнь своей собственностью. Этот же возомнил себя вправе...
– Он презрительно махнул рукой.
– Он заслужил ад как содомит и как самоубийца. Нужно сказать правду.

Голоса сверху доносились все отчётливей.

– А как же христианское всепрощение, Кристиан?

– Что?
– мистер Коркоран искренне изумился, даже отпрянул.

– Вы не можете ему простить? Не согласны скрыть позор? Вы что, не христианин?

Глаза Коркорана снова блеснули молнией.

– Я-то - безусловно, христианин. Но причём тут всепрощение? Если вы, отче, обыскав на досуге весь библейский свод, найдёте там слово "всепрощение" - я съем подошвы собственных сапог! Но сейчас речь не о моей вере. Либо мы оглашаем все обстоятельства - либо утаиваем их. Я, повторяю, сторонник истины.