Святыня

— Зачем?

— Что «зачем»?

— Зачем было ее втягивать? Я не хочу сказать, что он не мог пожелать прокатиться с ней и поразвлечься, но зачем было втягивать ее в свой план?

Энджи постукивала по бедру пивной бутылкой.

— Ты прав. Не стал бы он этого делать. — Подняв бутылку, она прикончила пиво. — Господи, я запуталась.

Мы сидели молча, мысленно прокручивая все то же, в то время как луна лила перламутровый свет на воды залива Тампа, а розовые щупальца заката на фиолетовом небе меркли и в конце концов совсем пропали. Я пошел внутрь принести еще пива, потом вернулся на балкон.

— Черное — это белое, — сказал я.

— А?

— Это ты так выразилась. Черное — это белое. А верх и низ тут поменялись местами.

— Правда. Истинная правда.

— Ты видела «Расемон»?

— Похоже, это какая-то картина про спортсмена.

Я исподлобья взглянул на нее.

— Прости, — беспечно сказала она. — Нет, Патрик, не видела я этого Ра… как там его дальше?

— Это японский фильм, — пояснил я. — И строится он на том, что одно и то же событие показывается четыре раза.

— Зачем?

— Ну, там происходит суд над насильником и убийцей. И четыре свидетеля совершенно по-разному рассказывают о том, что произошло. Тебе показывают четыре версии, и ты сам должен решить, кто говорит правду.

— В «Звездной дороге» тоже такое было.

— Поменьше бы ты смотрела эту «Звездную дорогу», — сказал я.

— Ну, по крайней мере, это не так трудно выговорить, как этот твой «Расевид».

— «Расемон». — Двумя пальцами, большим и указательным, я ухватил себя за кончик носа и закрыл глаза. — Так или иначе, я говорю это тебе не просто так.

— Ну, слушаю.

— Возможно, взгляд наш вообще ошибочный. Возможно, — сказал я, — мы с самого начала слишком многое приняли на веру, в чем были не правы.

— В частности, считая, что Тревор — хороший мужик, а не убийца и кровосмеситель?

— В частности, да, — сказал я.

— Ну а что еще мы так уж приняли на веру, что и исказило нам всю картину?

— Дезире, — сказал я.

— Ну и что в ней такого подозрительного?

— Все. — Наклонившись вперед, я оперся локтями о колени и стал глядеть на раскинувшийся внизу залив, на три моста, пересекавшие его гладь, на то, как дробились и искажались на них лунные лучи. — Что мы знаем о Дезире?

— Она красавица.

— Правильно. Откуда мы это знаем?

— О господи, — воскликнула она. — Опять ты устраиваешь мне допрос с пристрастием, да?

— Ну доставь мне такое удовольствие! Откуда нам известно, что она красавица?

— Из фотографий. Да даже из того, какой она нам показалась, когда мелькнула на мосту прошлой ночью.

— Правильно. Мы видели это собственными глазами и знаем из собственного опыта непосредственного контакта с ней. Но это лишь один ее аспект. Не больше.

— Давай-ка еще разок!

— Она очень красивая женщина. Но больше мы о ней не знаем ничего, так как это единственное, за что мы можем ручаться. Остальное же мы знаем с чужих слов. Ее отец говорит нам одно, сам же испытывает к ней совершенно иные чувства. Не так ли?

— Да.

— И значит, правда ли то, что он рассказал нам вначале?

— Ты имеешь в виду про ее депрессию?

— Я имею в виду про все, вместе взятое. Шатун говорит о ней как о прекрасном, небесном создании. Но Шатун работает у Тревора, и мы имеем полное основание предполагать, что он врет.

Теперь глаза ее горели. Она подалась вперед.

— А Джей, Джей ведь ошибся, когда считал, что она погибла.

— Именно.

— Следовательно, и во всем, что касается ее, он мог ошибаться.

— Или же быть ослепленным любовью, страстью.

— Эй! — вдруг воскликнула она.

— Что?

— Если же Дезире не погибла, то чье же тело с изрешеченным автоматическим пистолетом лицом было найдено рядом с фуфайкой Джея?

Забрав в номере телефон, я вытащил его на балкон и позвонил Девину Амронклину.

— Ты знаешь каких-нибудь копов в Клируотере? — спросил я его.

— Возможно, знаю кого-нибудь, кто знает их.

— Не проверишь ли через них опознание жертвы, застреленной четыре дня назад в отеле «Амбассадор»?

— Скажи мне свой номер.

Я продиктовал, после чего мы с Энджи так подвинули стулья, чтобы сидеть друг напротив друга.

— Допустим, что Дезире вовсе не светлый ангел небесный, — сказал я.

— Можно допустить и нечто похуже, — сказала Энджи. — Давай допустим, что она дочь своего отца, а яблоко от яблони, как известно, недалеко падает. Что, если это она толкнула Прайса на кражу?

— Откуда же ей знать, что там вообще имеются деньги?

— Непонятно. Отложим это до поры до времени. Итак, она подговаривает Прайса совершить кражу…

— Но Прайсу хватает ума сообразить: «Она баба скверная и при первой же возможности меня обштопает». И он ее бросает.

— И забирает деньги. Но она хочет деньги вернуть.

— Однако не знает, где он их прячет.

— И тут появляется Джей.

— Прекрасная возможность надавить на Прайса, — сказал я.

— Затем Дезире вычисляет местонахождение денег. Но тут возникает сложность. Если она попросту их украдет, то искать ее, кроме отца, примутся и Прайс с Джеем.

— Поэтому ей надо симулировать гибель, — сказал я.

— И она знает, что Джей разделается с Прайсом.

— Возможно, сев за это в тюрьму.

— Неужто она так хитра? — удивилась Энджи.

Я пожал плечами:

— Почему бы и нет?

— И вот она погибает, — сказала Энджи. — Погибает и Прайс. А потом и Джей. Зачем же тогда ей показываться нам?

Ответа на этот вопрос у меня не было.

Как не было его и у Энджи.

Но у Дезире он был.

Ступив на балкон с пистолетом в руке, она проговорила:

— Потому что мне нужна ваша помощь.

30

— Красивый пистолет, — сказал я. — Вы его к костюму подбирали или наоборот?

Она вышла на балкон, и пистолет, слегка подрагивающий в ее руке, был нацелен куда-то между носом Энджи и моим ртом.

— Послушайте, — сказала Дезире, — на случай, если вам это не ясно. Я нервничаю, не знаю, кому можно доверять, и мне нужна ваша помощь, но и в вас я не уверена.

— Что отец, что дочь, — сказала Энджи.