Связной

Ничего.

Правды.

Лев Данилкин, «Ведомости»

То, что дети – самые лучшие герои, наглядно показал Сергей Бодров-младший. «Сестры» – очевидный пример того, что возможности взрослых в области героизма практически исчерпаны. Нет достаточной уверенности в границах черного и белого, нет убежденности в своей правоте, все не то, никакого волшебства. И потом, ребенок – это самый талантливый и убежденный параноик. Воюет со всем миром и верит в злой умысел рубашки, неловко брошенной на стул. Видит во взрослых не то, что принято, а то, что есть на самом деле, – опасных, могущественных, практически безмозглых созданий, начиненных дурными привычками и злой волей. Боится кладбищ и ночного леса, потому что твердо знает: зло существует.

Сестры Бодрова, вынужденные жить в мире, богатом оттенками серого, сохраняют разделение света и тьмы, необходимое, чтобы быть настоящим героем, солярным мифом, победителем чудовищ. Будущее – за них. Потому что больше некому.

Наступает Время Дождя, как в романе Стругацких, где дети не стали перестраивать запутавшийся в дихотомиях и компромиссах город, а просто, внимательно его изучив, стерли с лица земли.

Они и сейчас заглядывают вам через плечо, стоят под дверью и смотрят в замочную скважину суровым неподкупным взглядом. Вы слышите? Слышите?

Антон Костылев, «Кинопарк»

О «Медвежьем поцелуе»

<…> Вопреки критическому общему месту, гласящему, что «младший» актером не был, а просто «так получилось», задним числом понимаешь, что именно отец тренировал его в актерском мастерстве. Если в «Давай сделаем это по-быстрому» (2001) «младший» впервые за свою короткую актерскую биографию сыграл абсолютного, холодного мерзавца, то в «Поцелуе» продемонстрировал умение играть на полутонах. Его медведь Миша чувствует себя крайне неуютно. Кривоватая горькая улыбка никак не гармонирует с тем победительным образом, который Сергей Бодров-младший культивировал в фильмах Алексея Балабанова. Кто-то непременно увидит в горьковатом «Поцелуе» предчувствие грядущей трагедии. Чушь все это. Просто хороший режиссер снял фильм с хорошими актерами. И от того, что случилась беда, он не станет ни лучше, ни хуже <…>.

Михаил Трофименков, «КоммерсантЪ»

К фамилии Бодрова уже не добавляют эпитет «младший». Его отец – режиссер «Медвежьего поцелуя» – по-прежнему «старший». А Сергей, сыгравший у отца свою последнюю роль, теперь навсегда останется просто Бодровым, самым талантливым и любимым актером своего поколения.

<…> «просто фильмом» «Медвежий поцелуй» уже никогда не будет, так что нет смысла хвалить его или ругать. Три километра пленки «Кодак», на которой запечатлен живой Сергей, – вот что такое теперь «Медвежий поцелуй» <…>.

Алексей Медведев, «Время новостей»

ЧТО ОТВЕЧАЛ СЕРГЕЙ БОДРОВ (Из интервью)

Я не знаю, новый он герой или что-то в этом роде… Я думаю, что он должен нравиться. Я сам к нему сложно отношусь.

Как-то не хотелось произносить слова «гнида черножопая». Я никогда бы в жизни так не сказал. Но особенного спора не было, потому что это же не я говорю, а мой герой.

В эпизоде с кавказцами в трамвае мне не хотелось произносить слова «гнида черножопая». Я прекрасно понимал, что это роль, но все равно… Может быть, меня ломало потому, что я не актер. Но Балабанов убедил меня – ведь действительно эти слова произносятся, их говорят не монстры, не чудовища, их иногда говорят практически все. И если на это не обращать внимания, легче-то не станет. И в социальном смысле это точное попадание – не очень приятное для всех, но точное.

Знаю, что Данилу часто упрекают в том, что он примитивен, прост и незамысловат… Ну, отчасти я с этим согласен. Но у меня на его счет в мозгу возникает некая метафора: мне представляются люди в первобытном хаосе, которые сидят у костра в своей пещере и ничего еще в жизни не понимают, кроме того что им нужно питаться и размножаться. И вдруг один из них встает и произносит очень простые слова о том, что надо защищать своих, надо уважать женщин, надо защищать брата…

Мне не нравится слово «инстинкт» – какое-то оно животное. Но если любовь к родине – инстинкт и тяга к справедливости – инстинкт, тогда можно говорить о том, что герой действует именно на этом уровне.

Я очень рад, что о таких понятных вещах пришлось говорить мне. Я чувствую, что сказать это было необходимо именно сейчас…

Мне кажется, что существует жажда, такое кислородное голодание не от отсутствия силы, жестокости, обреза под курткой, а от отсутствия некоего слова закона, справедливости, что ли, пусть превратно понятой, оболганной, исковерканной…

Я не относился так уж серьезно к тому, что ему приходится нажимать на курок…

На войне много сомнительных в нравственном отношении парадоксов, если только не появляется понятие «враг». В «Брате» стреляют друг в друга не потому, что не хотят разговаривать, а потому что – враги и разговаривать невозможно…

Не должно существовать для человека, который делает кино, запретов: «это нельзя, это можно». Можно все, если ты сам за это отвечаешь…

Я отвечаю за моего героя и не отказываюсь ни от одного его слова, ни от одного поступка, хотя все это режиссер придумал.

Наверное, самое страшное – потерять то, из чего ты состоишь…

Взять себя за горло я не позволяю никому, в том числе и жизни. Хотя я фаталист. Но фатальна не жизнь, а судьба. Есть точка, где ты обязателен…

Детство – самое важное и потрясающее время в жизни человека. И я стараюсь не забывать про то, каким был я, чего хотелось мне…

Главная отличительная черта Данилы Багрова не в том, что он говорит «а чё?», а в том, что у него есть чувство собственного достоинства. Можно сказать, что «Брат» и «Сестры» – кино про человеческое достоинство. И это главное, что интересует меня в героях любого фильма, который мне хочется смотреть. Хотя, конечно, есть масса замечательных картин про болезнь, про страх, подлость и прочее – кому что ближе.

Опасаюсь заявлений типа «наше время пришло». Чье время?..

Вообще-то я настроен очень оптимистично насчет себя именно потому, что мне интересны разные люди…

Кто-то больше думает о деньгах, кто-то меньше. Для кого-то несчастье, что пудель умер, а у другого всю семью вырезали…

Сумасшедших денег в моей жизни не было – так, хватает на сигареты, на бензин, на еду. На нормальную жизнь…

Я все время повторяю: «Бу-бу-бу, надо верить в то, что ты делаешь. Любить то, что ты делаешь. Делать то, что ты любишь». А что? От этого никуда не денешься. Да ведь и нельзя врать, это же сразу видно. <…> Может, это у меня такой придуманный способ жить. Если я живу честно, то я вроде как защищенный: и за себя отвечаю, и за то, что я делаю, и за слова свои. Поэтому-то у меня, кстати, с интервью проблемы. Потому что ничего, кроме этого, придумать не могу.

Она (война в Чечне. – Ред.) идет. И мы должны очень внимательно относиться к тем, кто там был. Я много читал, что ребята возвращаются оттуда моральными калеками, убийцами и уродами… Нельзя так писать и говорить! Тот, кто так пишет, скорее всего, смог уберечь своего сына от Чечни. Деньги заплатил. В институт устроил или справку нужную достал. И правильно. Так сделал бы каждый из нас. Но с войны возвращаются те, кого не смогли уберечь. И никто не имеет права судить их.

Главное – не считать, что мы-то ничего не знаем, не понимаем, а вот народ… В этом чувстве вины на самом деле снобизм есть: мы, мол, утонченные натуры, все больше по искусству, а народ жизнь знает. Ты говори не «они» и «мы», а просто «мы». Признавай свою вину сколько угодно, но говори «мы»…