Сыграй ещё раз, Сэм
Шрифт:
— Ну и что, если убил? — парировал Рик. — Вы бы сделали то же самое. Или он, или я. Он напал первым. И насколько я знаю, самозащиту еще никто не отменял, даже в Касабланке. — Рик закурил. — И вообще, что я должен был делать? Принять пулю за Виктора Ласло? А он что-нибудь сделал для меня?
— Вы дали Ласло ускользнуть, — напирал Хайнце. — Вы навели оружие на префекта полиции и не позволили ему исполнить свой долг. И вы получили краденые бумаги от уголовника по имени Угарте и прятали их, пока не смогли продать Виктору Ласло. Как вы это объясните?
— Я же говорю, я бизнесмен, — ответил Рик. — Мне было совершенно безразлично,
Рик смотрел на Хайнце, ждал, подействовал ли его блеф.
Свиные глазки фашиста заблестели.
— Через наших шпионов в Лондоне, — сказал он, — мы фиксируем необычайное оживление между Лондоном и пражским подпольем. В последнее время качество их разведданных о наших планах сильно выросло. — Он подозрительно оглядел Рика. — Вы, случайно, ничего об этом не знаете, а? — спросил он.
— Не в курсе, — ответил Рик.
Между тем в голове у него заверещала сирена. Хайнце наверняка видел Ильзу и Ласло у Рика в кафе, а Ильза Лунд — не такая женщина, чтобы жалкий сморчок Хайнце мог ее забыть. Такой женщиной мужчина вроде Хайнце не сможет обладать никогда и потому будет вечно ненавидеть. Если Хайнце увидит ее здесь, беды не миновать.
— Конечно, это немыслимо и невозможно, чтобы чешский сброд, который зовет себя подпольем, внедрил агента в управление гестапо, но в любом случае все говорит о том, что готовится какая-то крупная операция.
— Это называется контратака, — объяснил Рик. — Нельзя же кого-то дубасить и не ожидать, что он даст сдачи.
Хайнце посмотрел так, будто эта мысль никогда не приходила ему в голову. Может, так оно и было.
— К несчастью, мы не знаем, что это за операция, — продолжил он. — А тут вы, и это наводит меня на подозрение, что и Виктор Ласло может оказаться где-то поблизости, хотя я и не могу поверить, что у него хватит наглости вернуться на свою бывшую родину. А это, в свою очередь, наводит меня на подозрение, что именно здесь должно произойти то, что они планируют.
— Знаете, Герман, — сказал Рик, вдыхая табачный дым, — вы гораздо умнее, чем кажетесь. Не сидите на месте, вы знаете это?
— Я знаю, — злорадно сказал Хайнце.
Ну наконец-то. Все попытки получить должность в главном управлении РСХА пошли прахом, вместо того его задвинули на второстепенную дипломатическую службу по Словакии и присоединению Рутении к Венгрии. И вот оно — ему только что вручили билет в Замок. Хайнце не мог поверить в такую удачу. В возбуждении он засеменил туда-сюда по площадке.
— Конечно, невозможно, чтобы чехи смогли нанести нам какой бы то ни было вред, — заговорил он. — Но всегда есть провокаторы, люди вроде Виктора Ласло, которые заявляют, будто говорят от имени чешского народа, а представляют всего лишь кучку озлобленных коммунистов, которые мечтают охомутать собственный народ, выкрикивая лозунги о мире и свободе. Ха! Мы, немцы, видим их насквозь!
— Еще бы вы не видели, — согласился Рик. Он ни разу не встречал такого немца, который не вел бы себя точно карающий судия,
даже когда просто покупает буханку хлеба.Сарказма Хайнце не уловил. Отбросил окурок.
— Что вы можете мне предложить в обмен на вашу жизнь? — спросил он.
Рик не пошевельнулся. Прага внизу распростерлась словно игрушечная. И не красота города захватила Рика; нет, больше всех красот его заворожила уменьшенная копия Эйфелевой башни.
— Что это? — спросил он.
Хайнце обернулся.
— Башня Петршин, — сказал он. — Сооружена в 1891-м. В масштабе один к пяти — парижская Эйфелева башня. Двести девяносто девять ступенек от вершины до подножия, построена из отслуживших шпал за тридцать один день, к юбилейной выставке. Кошмарная, правда?
— Только для фашиста, — буркнул Рик.
Мысленным взором он снова видел ее: ее в машине — они катят по Елисейским полям. Ее в их первый вечер — они ужинают в «Ла тур д'аржан» и катаются по Сене на bateaux mouches. [134]Ее — они идут, взявшись за руки, по Люксембургскому саду и через Мост Искусств. Она, всюду она.
Хайнце его не услышал.
— Фюрер повелел ее снести. Зачем смотреть на модель, если у нас уже есть настоящая? — Консул рассмеялся, закинув голову. — Возможно, однажды мы снесем и настоящую Эйфелеву башню, заменим ее подобающим монументом германской славы!
Рик подождал, пока Хайнце перестанет хихикать.
— Ладно, хватит видов, — сказал он. — Пора перейти к сути. — Рик кивнул на машину. — Там.
Они вернулись в машину. Пора сделать ход, разыграть карту, раскрутить колесо рулетки, бросить кости. Прежде он играл жизнями и проиграл, проиграл по-крупному; теперь пора бы выпасть счастливому номеру 22.
Хайнце был настолько глуп, что даже не вынул пистолета.
Большего Рику и не требовалось. Правой рукой он бросил окурок в окно. А левой резко взмахнул и ударил Хайнце ребром ладони прямо в горло. Как только голова консула поникла, Рик впечатал правый кулак в основание его челюсти. Вырубившись, Хайнце не издал ни звука.
Точно как в старые времена.
Рик завел мотор и включил нейтральную скорость. Никто ничего не увидел и не услышал. Во всех отношениях и с любого ракурса двое мужчин просто сидели в дорогом «БМВ», беседовали и любовались городом.
Рик медленно убрал ручной тормоз. Машина точно уравновесилась на вершине холма; легкий толчок — и она покатится.
Рик выбрался из машины, обошел ее спереди и склонился к открытому окну с водительской стороны, будто прощаясь с человеком за рулем. Просунув голову в окно и упираясь плечами в раму, Рик навалился на машину и слегка подтолкнул. Машина тронулась под уклон, и Рик немного подрулил правой рукой, больше целясь, чем руля. Он услышал, что Хайнце начал очухиваться.
Машина набрала ход прямо перед крутым поворотом.
— Хайль Гитлер, — сказал ей вслед Рик.
«БМВ» промчался мимо поворота и выскочил с обрыва. Рику показалось, он услышал, как завопил Хайнце, когда машина полетела в пропасть, но, может, это ему просто почудилось.
Люди побежали к месту крушения. Рик двинулся в другую сторону, обратно к монастырю, без спешки, но скорым шагом. На вершине холма оглянулся. Теперь, с полыхающим «БМВ» консула Хайнце в центре переднего плана, вид стал хорош, как никогда.