Сыграй мне смерть по нотам...

– Ну вот! Чем не логика? – оживился Стас.

– Учти только, что эти английские дамы действовали официально от больниц, у знакомых пациентов. Витя теоретически мог делать укольчики. Кому угодно мог, но не Щепину.

– А что Щепин?

– Щепин терпеть не мог ни уколов, ни медицинских работников! Потому он и говорил, что его друг Тверитин от укольчиков загнулся. Как он мог согласиться на инъекцию?

– Установлено, что Витя и наш друг с Луны были здесь в тот вечер, – сказал Стас. – Щепин тосковал в последнее время. Напился, заснул, тут входит Витя со шприцем…

– Витя к трезвому пришёл! Селиванов застал Тормозова у вполне трезвого Щепина, который не собирался спать. Даже если в это время Витя Фролов зачем-то прятался в сортире, всё равно какая-то бессмыслица выходит! Щепин был старик хоть и пьющий, но неглупый и скептический. К тому же выдавал себя за князя Рюриковича и вращался исключительно в кругу художественной интеллигенции. Как он мог завязать сомнительное знакомство с сумасшедшим?

– Ты же вон завязал! Вроде бы не псих, хотя и не князь. Может, тоже в витаминах нуждаешься?

– Это всё Вера Герасимовна…

– Удивляюсь, как ты жив до сих пор, общаясь с этой мегерой! Но я тебя предупреждал, – напомнил Стас. – Ты утрачиваешь чувство реальности. Уясни наконец, что под видом частного медбрата Витя Фролов куда угодно влезет и кого угодно уколет. У него ведь на лбу не написано «умалишённый»!

– Пусть Витя даже сделал укол Щепину, находящемуся в хмельной полудрёме, – не сдавался Самоваров – Но ведь до сих пор нет ответа на главный вопрос: зачем? кому всё это выгодно? Что у нас получается: Тверитин и Щепин – не случайные жертвы, первые встречные прохожие. Они ближайшие, очень давние друзья. Щепин после смерти друга начинает говорить о неслучайности этой смерти. Только говорит в кругах, никак с Витей не связанных! Например, про это он мне говорил, но, судя по записке, считал, что я ему не верю.

– Эти разговоры услышал некто вполне нормальный, вменяемый! – подхватил Стас. – Кому есть что терять. И он подослал под каким-то предлогом Витю к скульптору, чтоб не болтал.

– Под каким предлогом? Щепин, был чванный, знакомиться не любил.

– Умному человеку всегда нетрудно найти предлог. Например, можно объявить, что Витя какой-нибудь незаконнорождённый граф или тоже князь. Можно по кошачьей линии попробовать. Старик ведь кошек обожал, мог клюнуть, – начал фантазировать Стас.

– Но кто этот хитроумный негодяй? – иронически улыбнулся Самоваров. – Я в окружении наших покойных пенсионеров таких не знаю.

– Хватит! – взмолился Стас. – Где ты, там мрак. Князья, поэты, сумасшедшие! Своими историями меня утомил ещё наш героический друг с торсом Даргомыжского. Лучше я прямиком отправлюсь в психушку, разузнаю тактично, не наблюдались ли там одновременно с Витей Фроловым наши покойные старички.

– Вряд ли. Они вполне нормальные были.

– Как знать! Все мы в этом смысле пограничники!

Вернувшись в свою мастерскую, Самоваров долго не мог найти себе места и взяться за работу. В Мраморной гостиной как раз репетировал квинтет баянистов. Ему в ответ нервно бились друг о друга два хрустальных листка в люстре, вагонно гудел чугун служебной лестницы и судорожными глотками заходились батареи, спрятанные за резными экранами.

Самоваров пошёл в Зал бесед.к окну. «Портрет девушки в белом» стоял там, отвернувшись к стене и выставив миру фанерные углы подрамника и шершавость холщовой изнанки. Самоваров развернул портрет, потрогал пальцем извилистые бороздки рыжих кудрей. Это не кудри, конечно, а засохшие мазки. Всего лишь кадмий, неровно размазанные краски, исчерченные черенком кисти – Настя всегда так делает, когда пишет волосы. А фон скребёт мастихином. А глаза выводит беличьим хвостиком…

Смирнов считает, что это именно Настя выпустила наружу Анниного беса. Это ерунда: какая в кадмии мистика? Синяки Ирины Александровны выглядят впечатляюще, но поставлены они были еще накануне.

Самоваров взял портрет и вернулся к себе. Баяны ещё ревели, а у дверей запертой мастерской стояла Даша Шелегина. Она была румяная с мороза, всхлипывающая носом и очень нетерпеливая.

– Скажите… Настя… Анастасия будет здесь сегодня? – спросила она. Ей, очевидно, было неловко называть жену такого взрослого человека просто Настей.

– Должна быть, – ответил Самоваров. – Может, скоро появится. Заходи, подождёшь.

Даша вошла, присела на диван, сняла шапочку. Щёки, нос и даже брови были у неё красные – похоже, она долго пробыла на улице и очень замёрзла. Прохладный воздух мастерской показался ей чудесно жарким. Шубу она снимать не стала, потому что ещё не отогрелась.

Портрет, который Самоваров забыл повернуть лицом к стене, Даша сразу заметила, да и оригинал узнала моментально:

– О, Анька! Я всегда говорила, что она сумасшедшая. Даже бешеная!

– Мама до сих пор болеет? – поинтересовался Самоваров.

– Болеть не болеет, а синяк, говорят, до Нового года продержится. Он сейчас уже зелёный, а был фиолетовый. Скажите, неужели Смирнов в самом деле такой, что из-за него можно… так, как Анька? Он красивый, да?

– Об этом не у меня, а у девушек спрашивать надо, – улыбнулся Самоваров. – Конечно, он мужчина обаятельный. И очень неглупый.

Даша забилась в уголок дивана. Руки она спрятала в карманы шубы, пробовала и ноги под себя поджать, но не решилась.

– А Настя когда обещала быть? – снова спросила она скучным голосом. – Мне её повидать надо. И идти тоже надо – у меня куча дел. Не знаю, стоит ли дожидаться. Вдруг она через три часа только придёт?

– Не исключено. Может, ей передать что-то?

– Нет, мне нужно с глазу на глаз. Хотя… она про это всё равно у вас будет спрашивать?.. Видите ли, нам с Ромкой хотелось бы договор заключить – разрешение на исполнение папиных вещей в Вене. Папа ничего подписать не может, а мама… Ромка говорит, надо пригласить нотариуса, чтоб он оформил, заверил что-то там, но мама… Вы бы как сделали? Чтоб мама не знала?

Самоваров задумался.

– Вряд ли получится это проделать тайно, вам тем более, – сказал наконец он. – Почему бы вам не поговорить с мамой начистоту, не рассказать ей всё, как есть? Скорее всего, она поможет – она должна понимать, как важно и выгодно для вашей семьи это исполнение. Человек она незлой…

– Правильно, совсем незлой! Она меня боится, – неожиданно заявила Даша. – Раньше, давно, она поспокойнее была. Своей воли у неё совсем нет. Я понимаю, как ей плохо. Жалко смотреть! Она ведь даже обрадовалась, когда Анька её побила – теперь она может плакать, сколько хочет, раз на больничном и с синяком.