Сын Авроры

В сущности, Франция в период правления регента Филиппа Орлеанского тоже находилась в состоянии мира, и едва ли граф Саксонский мог чему-то научиться с военной точки зрения. Однако французский двор все еще продолжал считаться самым роскошным в Европе, даже после смерти Людовика XIV, умершего пять лет назад. А посему считалось полезным для любого европейского дворянина отправиться в Париж и впитать в себя эту несравненную атмосферу праздника и красоты, которая позже выльется в философию Эпохи Просвещения.

После холодного официального прощания с венценосным отцом, душевного — с матерью и тетей Амалией, которая приехала несколькими днями ранее, и краткого — с супругой, которая надеялась никогда больше его не увидеть, но не хотела расставаться с титулом графини Саксонской, Мориц, наконец, отправился в Париж Была середина апреля.

Он еще не знал того, что повторит судьбу человека, которым всегда восхищался, то есть принца Евгения, но с точностью до наоборот. Тот покинул Францию по необходимости, зная, что никогда уже не сможет туда вернуться. Сын же Авроры фон Кенигсмарк покидал Саксонию окончательно, но ему еще придется не раз побывать там по семейным делам. Но пока он не знал, что на службе у короля Франции ему суждено вписать свое имя в военную историю Европы.

Глава VI Прекрасная дама...

Когда в мае 1720 года Мориц Саксонский прибыл в столицу Франции Париж, перед ним открылись «девятьсот пятьдесят улиц, на которых было расположено двадцать две тысячи домов, озаренных светом пяти тысяч пятисот тридцати двух фонарей... сорок четыре коллежа, двадцать шесть госпиталей, одиннадцать семинарий, восемь замков, больше ста внушительного размера особняков, пятьдесят источников, восемь триумфальных арок, двенадцать мостов, двенадцать рынков, двадцать шесть пристаней, пятьдесят две мясные лавки, пятьдесят рыбных, четыре открытых ярмарки, двадцать пять водопоев для лошадей, сорок пять сточных канав, восемьдесят две мусорные ямы, восемь общественных парков, шесть королевских академий, четыре общественные библиотеки и тридцать зданий административного суда» [53] .

53

Альфред Фьерро, Жан-Ив Сарразен. Париж эпохи Просвещения. (Прим. автора.)

Таким Мориц Саксонский впервые увидел Париж, и именно таким он его запомнил и полюбил — несмотря на повсеместную грязь и на раскисшие от дождей после суровой зимы дороги. Ему нравилась шумная жизнь города, толкотня на широких улицах, толпы красиво одетых людей, бесконечные баржи на реке... К тому же он не был просто иностранцем, не знающим, куда себя деть и где остановиться в совершенно незнакомом городе. О его приезде знали, его ждали. Август II попросил графа фон Хойма, посла Саксонии во Франции, присмотреть за своим отпрыском, но прежде всего проследить за ним. Шарль де Бурбон-Конде, граф де Шароле, и его кузен Луи-Огюст, принц Домбский, оба внуки Людовика XIV и маркизы де Монтеспан, с которыми Мориц познакомился еще при осаде Белграда, которой командовал принц Евгений, тоже ждали его приезда. Мориц был лишь немного старше братьев, и из этой троицы сама собой сложилась прекрасная компания молодых весельчаков. Бурбоны открыли перед графом Саксонским путь ко двору... точнее, к обоим дворам, существовавшим в то время во Франции: к шумному двору регента и к куда более тихому и спокойному — короля Людовика XV, которому тогда было всего десять лет.

Регентом был Филипп II Орлеанский, сын Филиппа I Орлеанского, покойного брата Людовика XIII, и его второй жены Елизаветы Пфальцской. После смерти короля, за пять лет до прибытия Морица во Францию, герцог Филипп взял на свои плечи ношу регентства при пятилетнем осиротевшем ребенке, воспитанию которого он себя и посвятил. Первым предпринятым им шагом было перемещение принца из Версаля, который находился слишком далеко от Пале-Рояля, резиденции герцога, ставшей теперь местом пребывания правительства. Старый Лувр был не пригоден для этой роли, поэтому принца и его окружение разместили во дворце Тюильри, то есть буквально в двух шагах от Филиппа. Окружение же, воспылавшее лютой ненавистью к Филиппу, проводило большую часть своего времени в поисках удачного повода, чтобы выплеснуть свой яд на человека, мать которого презирала маркизу де Ментенон, морганатическую жену Людовика XIV. Воодушевляясь ханжески искаженными представлениями о христианских ценностях, они называли его воплощенным Антихристом, иначе говоря, самим Дьяволом.

На самом же деле, если верить Сен-Симону [54] , герцог был «мягким, приветливым, открытым, легким и приятным в общении, а звук его прекрасного голоса — настоящий дар красноречия... У него была исключительная память: он помнил все — и события, и людей, и даты. Умел дать быстрый, обоснованный и красноречивый ответ в любом споре. При этом он никогда не выглядел самодовольным, не показывал своего умственного превосходства, а говорил как равный с равным, удивляя этим даже самых искусных ораторов...»

54

Луи де Рувруа, герцог де Сен-Симон (1675 — 1755) — один из самых знаменитых мемуаристов, автор подробнейшей хроники событий и интриг Версальского двора при Людовике XIV.

Образованный, умный, интересующийся науками и искусствами, герцог Филипп ненавидел Версальский двор. Храбрый и жадный до битв воин, если только ему позволяли принимать в них участие, что случалось крайне редко, он обладал всеми качествами, необходимыми великому государю, но было и одно «но». Регент слишком любил женщин — всех, кроме той единственной, с которой состоял в браке (она казалась ему смертельно скучной), а также дружеские оргии. У него была целая коллекция любовниц, которых он собирал так же придирчиво, как другие собирают драгоценности или предметы искусства, и, проведя шесть часов за рабочим столом, герцог предпочитал отдаваться наслаждениям плоти в компании своих приятелей и юных дам. Об этих «интимных ужинах» давно было известно общественности, что бесчестило его в глазах благородных людей, во многом благодаря стараниям и ненависти некоторых высокопоставленных личностей, таких как герцог де Бурбон — он так и не простил Филиппу Орлеанскому того, что именно его Людовик XIV на смертном одре выбрал регентом. И этому человеку Морицу предстояло быть представленным в самом скором времени — друзья уверяли его, что если он произведет на регента должное впечатление, его тут же примут в узкий круг близких друзей, хоть и порочный, но от этого не менее желанный.

Остановившись в особняке Шатонеф, на Набережной четырех наций, Мориц едва успел прийти в себя после долгой дороги. Уже утром к нему нагрянул граф де Шароле, трепещущий от радости принести хорошую новость:

— Его Высочество регент примет вас сегодня после полудня! Он лично мне сказал, что ждет не дождется знакомства с таким человеком, как вы. Так что подготовьтесь хорошенько! Вас должны представить всей семье!

И вот после полудня Мориц, одетый с иголочки, вместе со своим другом забрались в экипаж, который должен был доставить их к Пале-Роялю. Много времени дорога не заняла — надо было всего-то пересечь Сену. Но, как только экипаж оказался на другой стороне реки, атмосфера города резко изменилась. Если правый берег Сены был относительно спокойным, то под стенами прекрасной резиденции регента царила самая настоящая суматоха. Этот роскошный дворец был построен еще кардиналом де Ришелье, потом, в детские годы Людовика XIV, в нем жила королевская семья, и только после этого он стал достоянием рода герцогов Орлеанских. Он представлял собой огромный четырехугольник, внутри которого были заключены шикарные сады и апартаменты, богатству которых мог бы позавидовать сам Версаль.

Ворота были закрыты и тщательно охранялись. Возможно, причиной тому была странного вида группа людей, собравшаяся у ограды и о чем-то перешептывающаяся. Время от времени кто-нибудь выкрикивал несколько непонятных фраз, и Мориц улавливал в них только одно имя иностранного происхождения: Лоу. Похоже было, что люди желали этому самому Лоу чего-то плохого.

— Кто этот человек? — поинтересовался Мориц.

— Лоу? Это наш министр финансов, просто волшебник [55] . Он появился пять лет назад и занялся всем, что производится на нашей земле и на заморских территориях. Заменил золото банкнотами и помог заработать состояние очень и очень многим. Вы спросите, как? Лучше не спрашивайте. Я в этом ничего не понимаю и никогда не понимал. Что я знаю точно, так это то, что ситуация ухудшилась в начале этого года, и народ все больше и больше этим недоволен. Но нам с вами не стоит и об этом и думать — в Париже волнения происходят постоянно! О! Мы подъезжаем!

55

Джон Лоу (1671—1729) — шотландский финансист, основатель Генерального банка и создатель так называемой «системы Лоу», основанной на выпуске бумажных денег.

И точно, экипаж, приветствуемый стражей, которой кучер доложил о приезде гостей, как раз въезжал во двор. Несколькими минутами позже они уже шагали по крытой галерее, и, одно за другим, их взорам открывались чудеса: античные мраморные статуи, вычурные гобелены, полотна знаменитых мастеров. Впереди их ждал кабинет регента, окна которого выходили в сад, благоухающий цветочными ароматами и наполненный пением птиц. Как раз у окна они и застали регента, держащего в руке, как показалось, частичку солнца. На самом же деле это был неоправленный бриллиант исключительного размера. Герцог Орлеанский с явным восторгом вертел его в пальцах, забавляясь игрой радужных бликов на стенах.

— А, Шароле, вот и вы! Заходите же скорее, мой дорогой кузен, полюбуйтесь этим сокровищем, которое мне только что доставили. Сто сорок карат! Абсолютная чистота! Вы только посмотрите на этот нежный, едва заметный розоватый оттенок... А, господин граф Саксонский, вы тоже здесь, — добавил он, немного развернувшись и приметив, наконец, Морица. — Счастлив вас видеть! Я уже наслышан о ваших подвигах. А то, что вы появились у нас одновременно с моим прекрасным бриллиантом, может быть не чем иным, как знаком свыше!