Сын башмачника. Андерсен

Тринадцать риксдалеров, собранных лично им, стали дорожкой в будущее. Что-то подсказывало Андерсену — если он не отправится в Копенгаген сейчас, он сгинет в этом приевшемся Оденсе, сгинет навсегда... Одна из характерных черт его жизни проявилась в этом решении: он всегда слушался внутреннего голоса и следовал ему.

И он твёрдо заявил матери о своих намерениях.

— Я поеду в Копенгаген!

— Нет, — сказала мать, — тебе там негде даже остановиться.

— Да с такими деньгами я проживу где угодно. Далее на луне.

— На луне ты, может, и проживёшь, а в Копенгагене — нет, — отвечала мать.

— Я знаю, что прославлюсь.

— Я никуда тебя не отпущу.

— Я всё равно уеду! — выкрикнул Андерсен, слёзы обиды душили его. — Сколько людей жили в бедности и прославились. Почему я должен жить в Оденсе, если могу уехать в Копенгаген?

— Ты мой сын. Кто будет со мной?

— У тебя есть муж. Я буду писать тебе письма.

— Только не плачь. Давай позовём гадалку. Она скажет, как нам быть.

— Давай, — внезапно согласился Андерсен, он был уверен, что сегодня всё у него хорошо получится, потому что такие счастливые дни определяют судьбу.

— Вот деньги, — сказала Мария гадалке. — Погадай нам на кофейной гуще и на картах.

— Деньги хорошие, и я погадаю хорошо, — сказала та, пряча сбережения Марии.

Гадалка что-то шептала про себя, раскладывая карты, долго смотрела на них, будто в далёкую страну, потом глядела на Андерсена, потом на его мать, наконец принялась говорить:

— Андерсен, ты будешь великим человеком. Ты будешь гордиться своим сыном, Мария!

— Ты не ошиблась?

— Нет. Карты не ошибаются. Они все знают о нашей жизни. Наступит день, когда город Оденсе зажжёт иллюминацию в честь своего гражданина Ганса Христиана Андерсена.

Мария улыбалась.

— Я хочу уехать.

— Что ж, если гадалка так сказала — уезжай! Я мешать не буду.

И она перекрестила сына.

И снова голоса соседей стали хватать её за рукава:

— Он же совсем ребёнок! Как можно отпустить его одного в огромный город.

— Но он покоя мне не даёт: хочу ехать.

— Это его чёрт туда гонит, Мария. Чёрт. Не разрешай ему уезжать. Не губи сына.

— А если я погублю его, оставив здесь?

— Здесь он выправится, станет как все, а там может ступить на плохой путь. И Бог тебя за это накажет, Мария.

— Он всё равно уедет. Даже если я его не отпущу.

— Задержи. Пусть станет портным, если не хочет быть башмачником. Только бы не уезжал. Если сможет устроиться в конторе с помощью важных особ, это будет как раз дело по нему, Мария.

— Я знаю этот город наизусть. Я уеду в Копенгаген! — твёрдо отвечал Андерсен.

В его словах есть уверенность. Вдруг он и вправду добьётся большего, чем его отец? — думала Мария. — Хоть и страшно в городе, но там есть его сводная сестра, там есть же хорошие люди. А здесь его не любят. А значит, заклюют.

Может, и вернётся с дороги, доберётся до Нюборга и вернётся, надеялась Мария Андерсен, но в глубине души чувствовала — он не вернётся. И сердце её болело.

«А нельзя ли попросить рекомендательное письмо к танцовщице Шалль?» — подумал Андерсен и отправился к типографщику Иверсену. Уже тогда Андерсен обладал поразительной способностью подходить к любому неизвестному человеку со своими просьбами. Странно, но это так: он не был нахален, но просьба его казалась ему столь важной, что он не мог жить, пока не разрешит её. Отчего, в самом деле, одному человеку не помочь другому, тем более, что зачастую это и ничего не стоит. Типографщика Иверсена Андерсен видел и прежде, зато тот никогда его не встречал. Летом в Оденсе приезжали актёры Королевского копенгагенского театра, и, порой, они, поражённые горящими глазами подростка, разрешали ему выходить на сцену то в роли пастуха, то пажа — в зависимости от действия. Это было событием его жизни, и случилось главное: не только он полюбил театр, но и театр полюбил Андерсена.

— Что вам угодно, молодой человек?

— Я уезжаю в Копенгаген и просил бы вас дать мне рекомендательное письмо к танцовщице Шалль.

— Могу ли я поинтересоваться, что молодой человек намеревается делать в столице?

— Я хочу её покорить, — отвечал Андерсен.

Иверсен присмотрелся к простоватому некрасивому лицу просителя: нет ли в нём иронии. Её не было. Маленькие, глубоко спрятанные глазки смотрели на Иверсена с горением, достойным того, чтобы на них обратили внимание.

— Вы полагаете, столица захочет видеть второго Наполеона?

— Я полагаю, что она хочет видеть первого Андерсена! — воскликнул молодой поклонник театра, ничуть не догадываясь о своей наглости, свойстве идиотов и гениев.

— Допустим, допустим, — растерялся типографщик Иверсен, уважаемый в городе человек. Он сейчас удивлялся, что прежде не замечал столь бросающегося в глаза молодого человека, считавшего основным своим занятием покорение столицы Дании.

— И что же вы думаете сделать с Копенгагеном, когда его покорите?

— Я отпущу его на волю, лишь бы прославиться!

— Но слава — это болезнь, от которой нет лечения. — Только тут Андерсен почувствовал доброжелательную иронию в старом человеке.

— Что ж, значит, я обречён...

— Для своего возраста и происхождения вы обладаете неплохой речью. Много читаете?

— Чтение — мой воздух.

Иверсен только покачал головой.

— И вы полагаете, что знаменитая танцовщица вас примет?

— Отчего же нет, если да? — Андерсен притворился дурачком, потому что эта долгая беседа начала его утомлять.

— Хорошо, я напишу это письмо, хотя признаюсь вам, что не убеждён в правильности вашей затеи. — И остро глянул на нищего простолюдина.

— Отчего же?

— В столице не принято приходить без приглашения к знаменитым людям.

— Но я тоже стану знаменитым.

— Отчего бы вам тогда и не попробовать заглянуть к госпоже Шалль.

Андерсен задумался:

— Нет, этот вариант мне не подходит.

— Мне ничего не остаётся, как сесть за стол, — вздохнул обречённо Иверсен. Он совершенно не знал, как вести разговор с этим странным молодым человеком, не желавшим считаться с правилами, выработанными обществом. Тем хуже для него!

От растерянности он написал быстрое письмо, наградив Андерсена несколькими вполне доброжелательными эпитетами.

— Надеюсь, моё письмо послужит интересам Дании, — только и сказал он.

— Верьте в это, — великодушно разрешил подросток. — Вы ещё услышите обо мне.

— И всё же я бы не советовал вам отправляться в столицу, там слишком много искателей славы.

— Я не затеряюсь среди них.

— Где вы всё-таки научились так разговаривать?

— Я читал романы, а они могут всё. — Без тени робости проговорил Андерсен, столь же лёгкий на язык, как и на подъем.