Сын Чернобога

Так же на полном скаку русы врубились в угорскую лаву, превосходящую их по численности по меньшей мере в десять раз. Это было чистое безумие, добровольная жертва во славу Белобога, ибо возможности выйти из битвы живыми у русов не было. Они и не вышли, хотя и прорубили в рядах угров широкую просеку. К тем со всех сторон спешили подкрепления, и очень скоро русы исчезли в клубке людей, облаченных в бараньи шкуры.

Рулав скрипнул зубами и выругался на родном наречье. Помочь отчаянным русам он не мог. Его люди были слишком далеко от места их последней битвы. Но даже если дружинники стояли бы за его спиной, то он не стал бы посылать их на верную смерть хотя бы потому, что жертв славянским богам сегодня и без того было принесено достаточно.

Угры задержались у реки на целые сутки. Они похоронили своих убитых и лишь потом, выслав вперед многочисленные дозоры, двинулись с места. У Рулава наконец появилась возможность с почетом проводить в страну Света погибших русов, проявивших столько отваги и безрассудства.

– Зачем они это сделали? – спросил Рулав у Доброги.

– Видимо, были на то причины, – глухо отозвался тот, разглядывая убитых. – Это русы Ратмира. А вон и он сам.

Доброга опознал не только Ратмира, но и Огнеяра, и Голубца. Рулав снял с головы шлем и молча поклонился павшим. Наверное, князь Олег не одобрил бы задержки, но и уйти с поля битвы, не похоронив павших, воевода не мог. Его не поняли бы ни киевские мечники, ни русы Доброги.

– Похоронить их с честью, – распорядился Рулав. – Эти люди уже нашли свою дорогу в страну света.

Князь Богдан и ган Кончак от разоренной крепости Басара отправились в далекую Тмутаракань.

Кончак не оставил родовича в беде – помог и деньгами, и дельным советом:

– Все еще только начинается, князь, и для тебя, и для меня.

Добравшись после трудного и долгого пути до благословенной Матархи, князь Богдан очень скоро понял, что потеряно действительно далеко не все. Князь Биллуг принял беглого собрата как равного, крепко обнял на виду у ближников, троекратно расцеловал в уста и выделил для постоя столь роскошный дворец, что у ближников князя Богдана даже дух перехватило от восхищения. Прежде им таких дворцов видеть не доводилось, не говоря уже о том, чтобы в них жить. По преданиям, столь удивительный город вот уже много столетий стоял на этой благословенной земле, накопив за это время несметные богатства, часть из которых можно увидеть и даже потрогать, но остальное было надежно скрыто от чужих завидущих глаз. Кормили Богдана, его ближников и даже мечников с золота и серебра, да еще такими изысканными яствами, о которых радимичи прежде и не слыхивали. А о винах и разговора не было – пей не хочу.

– Интересно, – задумчиво проговорил воевода Звенимир. – Зачем мы им понадобились?

Ответ на этот вопрос Богдан узнал очень скоро, на роскошном пиру, заданном ганом Кончаком в честь дорогого родственника. Во дворце, где собрались едва ли не все старейшины и ганы Тмутаракани, князь Богдан воочию увидел, как хорошо в этом мире быть богатым. А Кончак был не просто богат, он буквально купался в золоте. Недаром же его отца бека Карочея называли едва ли не самым влиятельным человеком в Итиле. Перебравшись из Итиля в Матарху, ган Кончак не только сохранил богатство отца, но и значительно его приумножил.

– Торговля, – назвал источник своего благосостояния ган Кончак. – Она выгоднее войны. Чем быстрее вы это поймете, радимичи, тем богаче заживете.

– А зачем ты пошел в Варуну, ган, рискуя головой, если у тебя всего в избытке? – удивился воевода Звенимир.

– Под лежачий камень вода не течет, – усмехнулся Кончак. – Не Русалания наш главный враг и не князь Данбор. Варяги Олега Вещего – вот кто нам мешает. Пока они сидят в Киеве, Смоленске и Новгороде, все торговые пути в Европу у них в руках.

– А что, разве другой дороги нет? – удивился князь Богдан.

– Была, – вздохнул Кончак. – Но теперь Средиземное море контролируют арабы, беспощадно грабя торговые корабли.

– А что же византийский император?

– У императора Льва положение не из лучших, – вздохнул Кончак. – С севера на него наседают болгары, с юга – арабы. На западе он успел рассориться с италийскими франками и римским папой из-за Иллирии и Сицилии. Теперь для византийских купцов дорога в Западное и Восточное франкские королевства закрыта наглухо. Путь по Днепру и прочим славянским рекам в Варяжское море остается для ромеев единственным. Теперь понятно, зачем ты, князь Богдан, понадобился каган-беку Вениамину и князю Биллугу?

– Не совсем, – смутился Богдан.

– В великие киевские князья они тебя прочат, – понизил голос почти до шепота Кончак.

– Так ведь никто из моих предков на киевском столе не сидел, – удивился Богдан.

– А предки Рериков, выходит, сидели? – насмешливо полюбопытствовал Кончак. – Или, может, Олег Вещий родился на том столе?

– Они варяги, выскочки, – рассердился Богдан.

– А я тебе о чем толкую, князь. Выходит, выскочкам можно занимать великие столы, а тебе, потомку славного и древнего рода, чья кровь, между прочим, и в моих жилах течет, нельзя. Нет теперь на славянских землях князя более родовитого, чем ты, Богдан. Всех извели варяги.

– А как же Мечидраг Кривицкий? – припомнил радимич. – Его род подревнее моего будет.

– Ну, вспомнил, нечего сказать, – заржал стоялым жеребцом скиф. – Милорада, внучка Гостомысла, этого Мечидрага нагуляла с Олегом. Тому и я свидетель, и мой братан, престарелый боярин Казимир. Да все в Смоленске это знают, в том числе и сам Мечидраг, который смотрит в рот своему настоящему отцу. Это, безусловно, похвально, ибо почитать родителей своих велят все боги без исключения, но сажать на великий киевский стол байстрюка – покорнейше благодарю, князь Богдан.

– Я тоже слышал про Мечидрага, – встрял в разговор воевода Звенимир. – Мне об этой истории смоленский боярин Есень рассказывал. Да и лицом Мечидраг – вылитый князь Олег.

– А я что говорю, – обрадовался неожиданной поддержке Кончак. – Нет в славянских землях более подходящего человека для киевского стола, чем ты, князь.

– Куклой в чужих руках быть не хочу, – нахмурился Богдан.

– Иного ответа я от тебя и не ждал, – охотно поддакнул гостю Кончак. – Но куклой ты станешь только в том случае, если тебя на тот стол хазары подсадят. А вот если в твою защиту скажет свое слово византийский император, тогда будет совсем другой расклад.

– А я думал, что ты, ган, о хазарах хлопочешь.

– Не скрою, с каган-беком у меня ныне лад, но живу-то я в Матархе и интересы князя Биллуга мне ближе. Мы с ним оба христиане, а не иудеи, потому Тмутаракань теперь тяготеет не столько к Хазарин, сколько к Византии. А если еще и в Киеве сядет христианский князь, то мы вполне можем дать укорот рахдонитам.

– Я что же, веру должен поменять, ган? Отречься от своих богов?

– Так ведь ты, Богдан, извини на злом слове, уже отрекся, – печально вздохнул Кончак. – Смерти Яромира, Вузлева и Гневомира тебе не простят ни волхвы, ни боги. Самое время искать на небе защитника. Я тебя не принуждаю, князь. Хочешь остаться во мраке язычества – твоя воля. Наше предложение все равно останется в силе. Но как близкий родович хочу дать добрый совет – задумайся о своей душе, Богдан. Путь к истинной вере у каждого человека свой, тебе он выпал и вовсе кровавый, но если ты придешь к Христу с открытым сердцем, то истинный бог не отринет от себя раскаявшегося человека.

Богдан думал долго, глуша тоску, подступающую к сердцу, колхидским вином. Кончак, озаботившийся его здоровьем, привел однажды к радимицкому князю худого ромея в длинном темном платье и с серебряным крестом на груди. Звали ромея отцом Нестором, и на славянском языке он говорил чисто, без запинки. Поначалу Богдану гость не понравился, но с течением времени его отношение к служке Христа стало меняться, тем более что послушать красноречивого ромея приходили не только ближники князя, но и простые мечники. Нет, отец Нестор не оправдывал Богдана, он призывал его к раскаянию в содеянном кровавом преступлении. Однако и поведение княгини Любавы он безоговорочно осуждал. Не должна жена выходить из воли мужа и попадать под влияние бесовских сил.