Сын Екатерины Великой. (Павел I)

III

Прежде даже, чем он принял участие в борьбе, успех от Рейна до Апеннин, уже повернулся не в пользу французов. Массена только что совершил смелое нападение на Граубинден; но на Рейне Журдан, атакованный эрцгерцогом Карлом и вынужденный еще при этом помогать Бернадоту, был оттеснен и, сдав командование генералу Эрнуфу, вернулся в Париж, чтобы вместе с якобинцами интриговать против Директории. В Италии Шерер, получивший некоторую известность после победы при Лоано (23 ноября 1795 г.), но уже старый, дряхлый, предрасположенный к апоплексии и ненавидимый солдатами, оказывал слабое сопротивление Краю и, потерпев между 25 марта и 5 апреля поражения при Пастренго (Бевилаква) и Маньяно, принужден был вновь перейти за Минчио и даже за Адду. Вместе с итальянцами и поляками республиканцы оставили на этой стороне всего около тридцати тысяч войска, неудачно разрозненного. Но начальство перешло к Моро, и это меняло все дело. Приняв меры к быстрому сосредоточению своих сил, призвав к себе Макдональда с юга Италии, заместитель Шерера готовился снова вернуть себе победу.

Не дать ему времени объединить отдельные части было первой мыслью Суворова и тем настоящим планом, который он считал еще несвоевременным сообщить военным авгурам Вены. Форсированными маршами, заставляя солдат делать по шестидесяти верст в день, он передвинул свои войска, в особенности русские, с такой быстротой, что австрийский генеральный штаб совершенно растерялся. На некоторых переходах оказывался недостаток в пище. Колонны перемешивались одни с другими, и императорские солдаты не могли идти, «боясь промочить ноги», как говорил фельдмаршал генералу Меласу в письме, которое, впрочем, не было отослано. Но, выступив 4 апреля из Вены, он заставил главные силы своей армии пройти в две недели почти 400 верст, 19-го он начал наступление, а 27-го апреля, не успев опомниться, Моро получил удар при Кассано. Он потерял 7000 человек и, с переходом через р. Адду, оставил в руках союзников дорогу на Милан.

На другой день казаки Денисова первые проникли в город, произведя некоторое смятение среди жителей, которых пугал суровый вид бородатых «капуцинов» (gli capucini rossi). Суворов шел вслед за ними, совершая свой въезд по тому же самому триумфальному пути, по которому прошел Бонапарт в 1796 году и, на первый взгляд, произвел почти такое же впечатление. Одетый плохо, как и тот, и даже более неряшливо, со спускающимися на невысокие сапоги чулками, с расстегнутыми на панталонах пуговицами, в белом камзоле поверх рубашки без жабо, так же нехорошо сидевший на скверной казачьей лошаденке, фельдмаршал вовсе не напоминал того гигантского и грозного завоевателя, которого ожидала толпа. Но своим повелительным и трагическим видом, своим огненным взглядом, своими властными движениями Бонапарт скоро очаровал зрителей, изумляя тех, кого ему не удалось пленить. Со своими постоянными гримасами на лице, под огромной каской, украшенной Плюмажем австрийских цветов, какую он носил, своими мигающими глазками, странными движениями плясуна, хлыстом, которым он размахивал, точно епископским посохом, раздавая благословения в ответ на приветствия, Суворов продолжал их разочаровывать. Встретив Меласа, он ухватился за него, чтобы его обнять, поднял на дыбы лошадь и вышиб всадника из седла. Но, не обратив на это внимания, он продолжал свой путь до первой церкви, где, соскочив с лошади, вошел внутрь и во весь рост распростерся перед алтарем.

Не падая ниц, Бонапарт в 1800 году сам последует, в том же самом месте, уроку русского учителя.

Ломбардия была завоевана, и, оставаясь три дня в столице, Суворов занялся учреждением в ней временного правительства; но, против всяких ожиданий, он своевременно не воспользовался полученными преимуществами. У него был еще один план, состоявший в том, чтобы отрезать Моро от дороги на Геную через Нови и Бокетту и помешать его соединению с Макдональдом. Но австрийский генеральный штаб сразу же его расстроил. Располагая разведочной службой, он утверждал, что соединение обоих французских генералов неизбежно, в то время как одному из них еще оставалось пройти три четверти Италии, чтобы догнать другого. Таким образом Моро имел время занять позицию между Валенцой и Александрией; но все-таки его положение оставалось гораздо более критическим, нежели думали его противники. Не имея надежды на помощь Макдональда ранее, чем ему придется выдержать новую атаку, не имея возможности получить какое-либо другое подкрепление из Швейцарии или Италии, он находился в стране, всецело охваченной восстанием. Своим появлением Суворов уже выполнил одно из первых обязательств, возложенных на него Веной и заключавшееся именно в том, чтобы вызвать это восстание. Подготовленное вымогательствами и насилием республиканских войск, чинимых ими под предлогом освобождения края, оно вспыхнуло повсеместно. Правительства, учрежденные Францией, рушились как карточные домики; республиканские авторитеты исчезали; демократы обращались в бегство; священники, более, чем когда-либо популярные, проповедовали священную войну, и если Суворов не имел такого престижа, как Бонапарт, то его русские, такие же набожные, как и их итальянцы-хозяева, фанатичные, суеверные, чтящие чудотворные иконы Божией Матери, вызывали несравненно более, чем неверующие, святотатственные французы, горячие симпатии населения. В свою очередь и они тоже прослыли за освободителей.

После чересчур долгих колебаний Суворов, однако, переправился через Тичино, и Моро должен был отойти еще, отступая в сторону Асти; но он мог это проделать в полном порядке, и союзники выждали, пока потеряли его из виду, чтобы идти на Турин, куда и вступили без боя 25 мая. В этот самый день Гардан сдал Александрию, запершись в цитадели. С 23-го числа французы уже вывели свои войска из Миланской цитадели. В этой области в их руках оставались еще только Генуя, Мантуя, Кони и цитадели Александрийская и Тортонская. Благодаря превосходству сил и быстроте первых передвижений, союзники менее чем в два месяца завоевали почти весь север Италии; но в силу того, что решительный удар, которому один момент благоприятствовал, не был нанесен армии Моро, этот результат, как ни был он прекрасен, еще ничего не решал, и венская дипломатия вместе с австрийским генеральным штабом способствовала тому, чтоб его испортить.

Прежде всего пришедшее в этот момент известие об убийстве французских уполномоченных в Раштадте (28 апреля) вызвало недоверие к коалиции и возбудило во Франции негодование, не замедлившее отразиться на борьбе в Италии. В то же время в Турине окружавшие Суворова австрийцы все больше и больше отвлекали его от цели и стесняли свободу действий. Он совершил опять торжественный въезд в город, присутствовал, окруженный свитой, на молебнах, председательствовал на парадных обедах, где его бюст заменил бюст Бонапарта; он давал аудиенции и приводил в восторг знатных пьемонтцев своим умом, изумляя их в то же время своим странным видом и манерой выражаться. Когда на одном из таких приемов появились австрийские генералы, один знатный вельможа был очень удивлен, что перед этим маленьким невзрачным человеком они выглядели капралами. Точно Бонапарт при его приезде в итальянскую армию! Но среди этих торжеств Суворов упускал время и в деле водворения порядка в завоеванной стране он далеко отставал от своего предшественника. Восстание против французов обращалось уже в жакерию, и австрийские генералы, несмотря на то, что выглядели капралами, разыгрывали из себя хозяев. Когда Суворов объявил о скором возвращении короля, они заняли Туринскую цитадель во имя императора!

Со своей стороны Тугут осуждал теперь поощрение, оказанное мятежному движению местного населения, хотя, покровительствуя ему, фельдмаршал исполнял только повеления Франца II. Это похоже, говорил министр, на игру в революцию. Не менее того он противился и возвращению короля: Австрия рассчитывала сохранить Пьемонт в залог, до наступления всеобщего успокоения. Критика, отмены распоряжений посыпались теперь из Вены без перерыва, затрудняя принятие какого-нибудь решения, или разрушая его результаты, делая невозможным выполнение всякого обдуманного плана.

Кажется, будто это опять Бонапарт, враждующий с Директорией. Но какая все-таки разница! Негодуя, горячась, бушуя, Суворов не умел делать ничего другого. Впрочем, он плохо понимал политику и мало ей интересовался. Его дело – сражаться; но, вопреки своему собственному правилу, даже и тут он упустил «благоприятный момент» («l’heure du berger»). Макдональд имел теперь время приблизиться к Моро.

IV

Побуждаемый в апреле месяце Шерером перейти на север Италии, командующий южной армией должен был оставить Неаполь 7 мая, в тот самый момент, когда роялисты снова перешли там в наступление с кардиналом Руффо во главе, изгоняя французов из Калабрии, помогая высадке англичан, флот которых блокировал город. Он оставил небольшие гарнизоны в Гаэте, Капуе, замке св. Эльма и потому мог взять с собой только около 19000 человек. Придя в Рим через Абруццкие горы, уже тоже охваченные восстанием, Макдональд, увидав падение Республики под натиском возмущенных народных масс, собирая подкрепления, но оставляя еще отряды в Риме, Чивита-Веккии, Перуджии и Анконе, он этим самым ослаблял себя, его авангард же из 4000 поляков, под начальством Домбровского, переброшенный им в Тоскану, был предупрежден шайками мятежников.

Он идет, однако, вперед; встречается во Флоренции 24 мая с корпусами Монришара и Готье, получает возможность собрать 24000 человек и вскоре входит в соприкосновение с правым флангом армии Моро, бывшим под начальством Виктора. Усиленный таким образом до 36000 человек, он двинется через Болонью на Парму и Пьяченцу; имея еще 14000, Моро, со своей стороны, пройдет Бокетту, и, по соединению, оба генерала получат уверенность в близком отмщении. «Если вы можете начать свои действия с Модены и Пьяченцы, писал Моро 17 мая Макдональду, мы скоро будем господами всей Италии».

Эта уверенность происходила не только от геройского воодушевления, которое республиканская армия того времени почерпала в революционном духе и победах, уже в течение семи лет почти неизменно верных знаменам революции. Союзники, постоянно усиливавшиеся со времени открытия кампании, наверно имели теперь в Италии около ста тысяч человек; но всегда плохо осведомленный и некстати тревожимый, вынужденный поэтому прикрывать себя со всех сторон, Суворов подражал Шереру, разбрасывая свои силы. Под Турином он оставил теперь не больше 20000 человек. Только в начале июня, предполагая сосредоточение французов около Генуи, он стянул свои силы к Александрии, а его противники, оказалось, наметили себе Тортону, по ту сторону Апеннин.

11 июня Макдональд переходит горы, разбивает под Моденой пятитысячный австрийский корпус, заставив его потерять половину наличного состава, двигаясь к По, угрожает пути отступления Суворова. Если Моро удастся с ним соединиться, дело будет выиграно. Но несравненный в искусстве маневрирования, будущий «советник генерального штаба коалиции» был отчасти человеком той же эпохи, что и его австрийские противники: сильно превосходя их всех знанием и вдохновением, он был совершенно так же неспособен к быстрой и смелой инициативе. Ни в нем, ни в Макдональде почти не было того, что создает и будет создавать успех долгое время непобедимых героев революционной эпопеи: быстрой решимости, смелости при риске, жажды боя без боязни случайностей. Это-то именно, в настоящий критический момент, и проявил Суворов и направил против них. С ним, в военном отношении, революция является в лагере союзников, и за ней следует победа.