Сын Екатерины Великой. (Павел I)

Очень веским доказательством является также письмо Панина к Марии Федоровне, черновик которого сохранился. Оно относится к 1801 или 1804 году, и неизвестно, было ли отослано по назначению; но достаточно того, что оно было написано с таким намерением. Это – энергичное оправдание и вместе с тем своего рода обвинительный акт:

«Вы не можете осудить меня, не отрекаясь от вашей собственной крови. Мое поведение, причины, побудившие меня действовать, должны огорчать супругу Павла, не переставая однако быть из тех, которые заставляют решиться общественного деятеля… Я хотел спасти государство от верной гибели. Я хотел передать регентство в руки Вашего Августейшего Сына. Я полагал, что, лично руководя выполнением такого щекотливого дела, он отстранит всех недостойных… Если Государь передал в вероломные руки план, который я ему представил для спасения государства, то меня ли надо винить, Ваше Величество?.. Было бы достаточно представить Вам письма императора (Александра), чтобы доказать Вам, что, поступая таким образом, я приобрел его уважение и доверие к себе».

В одной записке, составленной уже позже и, по-видимому, в царствование Николая I, бывший вице-канцлер выражается еще определеннее:

«Я обладаю одним автографом, который мог бы с очевидностью доказать, что все то, что я придумал и предложил для спасения государства, за несколько месяцев до смерти императора, получило санкцию его сына».

Таковы уверения Панина. Но доказать инициативу Александра в этом вопросе или приписать ему какую-либо руководящую роль – трудно. Он умел освобождать себя от ответственности, выдвигая вперед самое орудие и пряча руку, приводящую его в действие. Возможно, что юный великий князь «дал себя завлечь», как он впоследствии уверял Чарторыйского. Зная характер Павла, Пален, вероятно, предвидел, «qu’on ne ferait pas d’omelette sans casser des oeufs», как он, говорят, выразился в последний момент; но до последнего момента он хранил это убеждение про себя. Со своей стороны Панин, скорее теоретик, чем практик, каким был его дядя, строил планы, исключавшие, на бумаге, всякое насилие и, в особенности издали, казавшиеся их автору осуществимыми при этих условиях. Очутившись между этими двумя сотрудниками, от природы склонный никогда не глядеть прямо на вещи, необыкновенно искусный в притворстве и изворотливости, Александр, быть может, создал себе иллюзию и обманул даже свою собственную совесть.

Послушный внушениям Панина, может быть, он искренно представил себе императора Павла покорившимся без борьбы лишению престола и легко утешившимся предоставленными ему взамен жизненными успехами. Сын в угоду отцу увеличит и украсит Михайловский дворец; он выстроит в нем для свергнутого государя чудный театр и великолепный манеж, и, с помощью этого остроумного компромисса, все заживут счастливо и спокойно.

При известном нам образе мыслей Александра, ему тем легче было обманывать себя этой сказкой, что, если бы вопрос шел об его собственной короне, он, конечно, не затевая борьбы, пошел бы на такой компромисс. И не испытал бы ни малейшего огорчения. По крайней мере он так думал.

Но следовало ли ему, однако, остерегаться разных неожиданностей, неразрывно связанных с таким рискованным предприятием? Подумал ли он об этом? Позаботился ли он строгим приказанием или точными обязательствами руководить действиями Панина и Палена? Так утверждали. Это более чем сомнительно. Если бы эти меры были действительно приняты, то, когда совершилось нечаянное нападение, когда происшедшее так ужасно превзошло все предположения и обещания, Пален бы не преминул для того, чтобы снять с себя ответственность, принять, по крайней мере, вид человека, опереженного событиями, обманутого неверными сообщниками. Александр, со своей стороны, не воздержался бы, чтобы не выказать справедливого гнева этим изменникам. Ни тот, ни другой не подумали о чем-либо подобном. Больше того: среди нападавших на Михайловский замок в ужасную ночь 11/23 марта находился любимый адъютант великого князя, князь Петр Волконский. Был ли он там без согласия своего начальника? Это довольно мало вероятно. Как отнесся к нему Александр после переворота? Факт этот достаточно красноречив. При своем короновании наследник Павла произвел этого офицера в генерал-адъютанты и еще более приблизил к своей особе и никогда более с ним не расставался. Впоследствии, как фельдмаршал, начальник генерального штаба, член Государственного Совета, министр Двора и Уделов, канцлер всех российских орденов, он сопровождал нового государя во всех его походах и переездах, и этому явному убийце отца суждено было присутствовать при смерти сына.

По собственному побуждению Александр, впрочем, не покарал, не считая пустяшной немилости, никого из тех, кто принимал участие в убийстве.

Он желал, чтобы «безумный тиран» перестал царствовать и мучить всех, начиная с самых близких. Каким образом достигнуть этого? Сын не знал и не хотел узнавать. Он никому не мешал, вздыхая и закрывая на все глаза.

Его недавно опубликованная переписка с любимой сестрой, великой княгиней Екатериной Павловной, дает возможность снова проникнуть в эту душу, с ее неизведанной глубиной, и в некоторых письмах будущего государя, где самые выразительные места выпущены, обнаруживаются неприятные признаки двоедушия – и чувственности. Человек, писавший их, был, без сомнения, в смысле уклонений от нравственности, способен на многое.

Удаление Панина должно было, впрочем, неизбежно придать заговору новый характер и отклонить его от первоначальной программы. Бывший вице-канцлер, конечно, не избежал бы всех злополучии, связанных с его предприятием, в силу самой цели его и характера сообщничества, которого оно требовало. Не вводил ли он туда в лице Рибаса все, что оно могло получить худшего? Но он обладал характером. В его отсутствие Рибасы оставались хозяевами, и это отозвалось на начатом им деле. При подстрекательстве Рибасом Свечина, по словам последнего, ему ручались, что на жизнь Павла покушаться не будут. Однако итальянец не говорил ни о регентстве, ни об уединении, полном удовольствий, которое предоставят государю. Лично он видел необходимость отречения от престола, сопровождаемого заключением в какую-нибудь крепость, и к этим предположениям он примешивал другие, более тревожные: «чтобы отвезти сверженного императора в крепость, придется переправляться через Неву, а ночью на реке, загроможденной льдами, нельзя отвечать за несчастный случай…» Может быть, сам Александр слышал подобные оговорки.

IV

С февраля до марта число заговорщиков быстро возрастало, но, кажется, не превзошло шестидесяти человек. Как, конечно, должен был поступить и Панин, Пален позаботился пустить в дело гвардию, традиционное орудие дворцовых переворотов. Недавнее массовое поступление в эти войска гатчинцев делало подстрекательство трудным и опасным. Командиры Гусарского и Измайловского полков, Кологривов и Малютин, были вполне довольны всем. Командир Семеновского полка, Депрерадович слыл за человека малонадежного. Однако он был тоже привлечен к заговору, а вместе с ним и командир Преображенского полка Талызин; командир Кавалергардского полка, Уваров; адъютант государя, генерал Аргамаков, а также несколько полковников: грузин князь Яшвиль, Конногвардейского полка, который, как получивший однажды будто бы от Павла удар палкой, не заставил себя уговаривать; князь Иван Вяземский и Владимир Мансуров, Измайловского полка; Павел Кутузов, Кавалергардского полка; Александр Аргамаков – Преображенского, и граф Петр Толстой Семеновского полка; капитаны; князь Борис Голицын, Иван Татаринов и Яков Скарятин; поручик Сергей Марин и корнет Евсей Гарданов, и все были предназначены играть активную роль в готовящейся драме. По свидетельству одного из подчиненных, Татаринов представлял собой «скорее дикое животное, чем человека».

Гражданский элемент имел в списке очень немного представителей. Среди них находился только один важный чиновник: бывший секретарь Екатерины, Трощинский. Мало имен старинной аристократии. Единственный Коцебу называет одного из Долгоруковых, вероятно, молодого генерал-лейтенанта, князя Петра Петровича, который впоследствии имел знаменитое свидание с Наполеоном накануне Аустерлица. Саблуков называет одного из Хитрово, Алексея Захаровича, отставного полковника, в доме которого, находившемся вблизи Михайловского замка, заговорщики будто бы часто собирались.

Талызин, воспитанный в Штутгарте, где он посещал высшую школу герцога Карла, получивший, таким образом, блестящее воспитание в духе того времени, мистик и масон, был самым ценным приобретением. Он обязан был своим назначением командиром Преображенского полка Панину, который, конечно, сделал это не без задней мысли. Молодой, богатый, холостой, он устраивал ужины, продолжавшиеся до поздней ночи, пользовался большой любовью в своем полку, и его дом был превосходным местом для сборищ.

Этой же цели служил дом серба Депрерадовича, который, живя вообще широко и открыто, устраивал частые совещания под видом обедов и ужинов. Женатый на Горчаковой, сестре бабушки Льва Николаевича Толстого, он обладал большими связями, и за свое храброе поведение в польских и турецких походах пользовался особенным доверием Павла. Его присоединение к заговору было приписано одному из тех женских влияний, которые разбили впоследствии его превосходную военную карьеру.

Женский элемент в разной форме оказал побуждающее влияние на заговор. Кавалергардский полковник Николай Бороздин принял участие вследствие шестинедельного заключения в крепости, которое он только что претерпел за то, что имел несчастие привлечь на себя внимание княгини Гагариной; он собирался жениться на одной из дочерей г-жи Жеребцовой, невестка которой, сестра фаворитки, держала заговорщиков в курсе малейших движений Павла.

Не обращая внимания на указы государя, направленные против роскоши, красавица Ольга Жеребцова проявляла пышное гостеприимство; она привлекала всех петербургских лакомок на некоторые особенно тонкие ужины, после которых, переодевшись нищенкой, отправлялась к Палену. Ее связи и проделки не ускользали от глаз полиции, но полиция – это был опять-таки Пален, а подкупленный или обольщенный Кутайсов, в компании с г-жой Шевалье, старался, со своей стороны, обезоружить бдительность полиции.

Однако в этой темной интриге не все было порочно и грязно. Не один Панин вдохновлялся более рыцарскими чувствами. Один из Зубовых, Валериан, считал, что повинуется Екатерине, которая приказала ему и его брату Платону смотреть после нее на Александра, как на единственного законного государя. Сергею Марину, как предполагают, по происхождению итальянцу (Марини), потомку артиста, сопровождавшего будто бы в Россию знаменитого Фиоравенти, суждено было играть в событии 11-го марта значительную роль. Любитель французской литературы, автор сатирических поэм и, эпиграмм, пользовавшихся большим успехом, он всем своим существом был привязан к идеалу культуры, который представляла собой в России Северная Семирамида и который, он думал, возродится при любимом внуке незабвенной государыни.