Сын Казана

Немного спустя она занялась Бари. Она принесла ему воды и дала кусок сушеной рыбы. Целые часы они провели вместе наедине, и с каждым часом в Бари все сильнее и сильнее возникало желание участвовать в каждом ее движении, подползти к ней, когда она садилась, ощущать прикосновение ее платья, ее руки, слышать ее голос. Но он не выказывал этого желания.

Он еще был лесным дикарем. Четвероногий варвар, полуволк и полусобака, он держал себя тише воды ниже травы. С Умиском он заигрывал, с совой он дрался, Буша Мак-Таггарта он укусил и, если бы это удалось, не выпустил бы из него клыков. Он начинал ее обожать. Если бы Нипиза даже прогнала его сейчас, то все равно он не ушел бы от нее. Если бы она бросила его здесь одного, то все равно он последовал бы за ней на расстоянии. Он не сводил с нее глаз. Он смотрел, как она разложила небольшой костер и сварила кусок рыбы. Он наблюдал за тем, как она обедала. Были уже совсем сумерки, когда она подошла к нему поближе с целым пучком цветов, которые стала потом вплетать себе в волосы. Затем, играючи, она стала в шутку бить Бари кончиком своей косы. Он ежился под ударами, тоже в шутку, и она вдруг с веселым смехом схватила его обеими руками за голову и положила ее к себе на колени, прямо на цветы. Она разговаривала с ним. Гладила его рукой по голове. А затем она так близко нагнулась к нему лицом, что ему захотелось лизнуть ее мягким, теплым языком. Это была счастливая для него минута.

А затем их прервали. Послышалось трещанье сухих прутьев под ногами. Через лес, с осторожностью кошки, пробирался Пьеро, и когда оба они выглянули из шалаша, то он стоял у самого края лужайки. Бари знал, что это был не Буш Мак-Таггарт. Но это был для него все-таки двуногий зверь. Моментально он ощетинился под рукой Нипизы. Он медленно и осторожно высвободился из-под нее и, когда Пьеро подошел, заворчал на него. В следующий момент Нипиза была уже на ногах и бросилась к отцу. Выражение его лица испугало ее.

— Что случилось? — воскликнула она. Пьеро пожал плечами.

— Ничего, — отвечал он, — если не считать того, что в душе у фактора ты восстановила против себя тысячу дьяволов и что…

Увидев Бари, он остановился и указал на него.

— Вчера вечером, — продолжал он, — когда фактор поймал его в силок, то он больно укусил его за руку. Рука распухла чуть не вдвое, и я сам видел, как в ней почернела кровь. Это — заражение.

— Заражение!.. — усмехнулась недоверчиво Нипиза.

Она посмотрела Пьеро в глаза. Они были мрачны, и в них светился какой-то злобный огонек, который Нипиза сочла за торжество.

— Да, заражение крови, — ответил Пьеро. — Я спрятал от Него наши лекарства и сказал ему, что нельзя тратить ни одной Минуты и следует как можно скорее вернуться в Лакбэн. И он испугался, этот черт! Но он все-таки не решается. С почерневшей Рукой он боится отправиться один и просил меня сопровождать его. Слушай, Нипиза. Мы уходим с заходом солнца. Но перед Уходом я должен тебе кое-что сказать.

Бари увидел, как они сели рядом в тени старых сосен. До него донесся их тихий говор, главным образом Пьеро, и наконец он увидел, как Нипиза обняла обеими руками отца за шею и как затем Пьеро ушел обратно в лес. Ему подумалось, что она уже больше никогда не повернет к нему своего лица — так долго она смотрела вслед своему удалявшемуся отцу. А когда она наконец вернулась к нему, то уже не показалась ему той Нипизой, какою она была, когда заплетала в волосы цветы. Она уже более не улыбалась. Она опустилась перед ним на колени и вдруг резко схватила его обеими руками за голову.

— Заражение крови… — прошептала она. — Это ты, ты, Бари, отравил ему кровь! У тебя было что-то на зубах! О, как бы я хотела, чтобы он умер! Потому что я боюсь его… боюсь!

И она задрожала.

Может быть, в этот самый момент природа заставила Бари понять, что отныне для него восход и заход солнца уже будет зависеть от этой девушки, рука которой покоилась на его голове. Он тихонько заскулил, постепенно стал придвигаться к ней и уже сам, добровольно, положил ей голову на колени.

ДОЧЬ БУРИ

Долгое время Нипиза сидела, не двигаясь, в лесу с полными руками цветов, и Бари чисто по-собачьи смотрел обожавшими глазами ей прямо в лицо.

Только благодаря своим необыкновенным ласковости и кроткому обращению и, главное, безграничному доверию, она сразу же приручила к себе Бари. Теперь он готов был исполнять малейшее ее желание.

Когда она подняла голову и посмотрела наверх, то тяжелые облака массами плыли над вершинами деревьев. Сразу потемнело. В шепоте ветра и в мертвой тишине сгустившегося мрака чувствовалось угрюмое приближение бури. Теперь уже не будет ни солнечного заката, ни луны, ни звезд, так что идти будет темно и если Пьеро и фактор из Лакбэна еще не отправились в дорогу, то, ввиду непроглядной темноты, которая не замедлит скоро окутать всю землю, они обязательно останутся дома.

Нипиза вздрогнула и вскочила на ноги. В первый раз вместе с нею вскочил и Бари и стал сбоку нее. Над ними, точно огненным ножом, молния из края в край разрезала небо, и вслед за нею раздался оглушительный удар грома. Бари попятился назад, точно его ударили по лбу. Он немедленно забился бы под ветви шалаша, но, взглянув на Нипизу, увидел в ней что-то такое, что внушило ему уверенность. Гром ударил снова. Но нa этот раз Бари уже не попятился. Он устремил глаза на нее.

Она стояла, выпрямившись, такая стройная в этом надвигавшемся мраке, рассекаемом молниями, и ее красивая голова, откинувшаяся назад, разжатые губы и сверкавшие глаза были точно у высеченной из мрамора богини, приветствовавшей разгулявшиеся стихии. Может быть, это происходило оттого, что она родилась именно в бурную ночь. Много раз Пьеро и ее покойная мать рассказывала ей о том, как в ночь ее появления па свет небо раскалывалось на части от ударов грома и от непрерывных вспышек молнии, весь мир был похож на ад, как все ручьи вышли из берегов и тысячи стволов деревьев валились от неистовства бури и как за шумом дождя, хлеставшего по крыше их избушки, не было даже слышно стонов роженицы и первых криков ее младенца. Вероятно, именно в ту самую ночь в нее и вселился дух молнии и грома. Она любила их и теперь встречала их с удовольствием. Буря помогла ей забывать обо всем, кроме величавой красоты природы ее полудикая душа трепетала от раскатов грома и вспышек молнии, и она то и дело поднимала к небу обнаженные руки и смеялась от радости, что дождь промачивал ее до костей. Вот и теперь она могла бы долго простоять на этой лужайке в ожидании ливня, если бы беспокойство Бари не обратило на него ее внимания. И как только кругом, точно свинцовые пули, забарабанили первые крупные капли дождя, она отправилась вместе с ним к себе в шалаш из можжевельника.

Бари уже испытал однажды бурную, грозовую ночь это было тогда, когда он сидел, спрятавшись под корень дерева и вдруг увидел, как молния зажгла перед ним высокий пень. Но теперь он был уже не один, и теплое легкое давление на его спине и голове от ее руки сообщало ему какую-то страшную, неведомую уверенность. При каждом новом ударе грома он ворчал. Ему хотелось даже схватить зубами молнию, так он осмелел в ее присутствии. Под своей рукой Нипиза чувствовала, как напрягалось его тело, и в моменты наступавшей жуткой тишины она слышала, как звонко и беспокойно он пощелкивал зубами. Затем хлынул дождь, как из ведра. Он совсем не был похож на те дожди, которые Бари уже не раз переживал. Это было целое наводнение, точно в черном небе прорвалась плотина или лопнул водопровод. В какие-нибудь пять минут шалаш превратился в холодный душ не прошло и получаса, как от такого сплошного ливня Нипиза уже промокла до самых костей. На ней не было сухой нитки. Вода ручьями стекала у нее по груди и по спине и целыми потоками скатывалась с ее волос, капли висели у нее на ресницах, а одеяло было уже так мокро, что из него можно было выжимать воду, как из выстиранного белья. Бари чувствовал себя в мокроте так же скверно, как и тогда, когда он вместе с молодой совой попал вдруг в шумный поток, и потому он старался все теснее и теснее прижиматься к Нипизе. И до тех пор, пока гром не укатился, наконец куда-то на восток и молния не стала сверкать уже так часто, а мигала уже где-то далеко, время для него казалось бесконечным. Но и после этого ливень продолжался еще целый час. Затем он прекратился так же неожиданно, как и начался. Весело засмеявшись, Нипиза поднялась на ноги. Вода хлюпала у нее в мокасинах, когда она вышла на воздух. Бари последовал за ней, хотя она и не звала его. Теперь уже под вершинами сосен плыли одни только разорванные облака. Блеснула звездочка. Затем другая. Нипиза остановилась и стала их считать, пока их не высыпало столько, что она запуталась. Прояснилось совсем. После непроглядного мрака во время бури от звезд стало совсем светло.

Нипиза опустила глаза и вдруг увидела Бари. Он был уже не на привязи, ничто его больше не удерживало, и свобода открывалась перед ним со всех сторон. И все-таки он от нее не убежал. Мокрый, как мышь, он смотрел на нее во все глаза и ожидал. Нипиза сделала движение к нему, и он не отступил.

— Нет, ты уже не оставишь меня, Бари, — сказала она. — Теперь ты все равно от меня уже не убежишь. Поэтому бегай на свободе. А теперь… теперь давай добывать огня!

Огня!.. Пьеро первый сказал бы, что она сошла с ума. Во всем лесу ни сука, ни веточки, которые бы оказались сухими! И Нипиза, и Бари не могли не слышать, как вокруг них повсюду бежала вода.

— Огня, — повторила она. — Пойдем за берестой, Бари!

Мокрое платье прилипло к ее телу со всех сторон, и она, как привидение, пересекла полянку и скрылась в густой чаще деревьев. Бари следовал за ней. Она направилась прямо к березе, которую приметила еще днем, и стала сдирать с нее кору. Набрав ее полную охапку, она высыпала ее перед шалашом и стала наваливать на нее кучку сырых веток, пока не завалила ее совсем. Из находившейся в шалаше бутылки она высыпала несколько спичек, и при первом же прикосновении пламени одной из них к березовой коре эта последняя вспыхнула, как промасленная бумага. Не прошло и получаса, как костер Нипизы горел уже так ярко, что если бы не окружавшие его стены леса, то он был бы виден даже от хижины за целую милю отсюда. Она перестала подкладывать в него хворост только тогда, когда пламя стало достигать в вышину более полутора сажени. Тогда она воткнула в землю две большие жерди, повесила на них одеяло и стала его сушить. После этого она стала раздеваться. Голая, она приблизилась к огню, и он окрасил ее тело в оранжевый цвет. Она была удивительно хорошо сложена походила на прекрасную сильфиду, которая вышла из зеленых волн океана, чтобы подышать чистым воздухом. Она запрокинула назад голову и вытянула кверху руки, точно там, где-то среди звезд, находился тот дух, которого она приглашала молчаливо к себе. А затем Бари увидел, как под влиянием тепла костра от ее одежды вдруг повалил пар и как она распустила свои влажные волосы. Благодаря дождю, охладился воздух и, напоенный сладким ароматом от можжевеловых кустов и от сосен, заставлял быстрее обращаться в ее жилах кровь. Она забыла о всех неприятностях ливня. Она уже ничего не помнила ни о факторе из Лакбэна, ни о том, что говорил ей Пьеро. Теперь она представляла собой лесную птицу, такую же дикую, как и те полевые цветы, на которых она стояла босыми ногами. И в роскоши этих удивительных часов, которые последовали за бурей, она уже не могла ни думать, ни видеть перед собой ничего такого, что могло бы ее обеспокоить. Она прыгала вокруг Бари, и глаза ее были веселы и губы смеялись от безотчетного счастья, от простого счастья, состоявшего лишь в том, что она была жива, впитывала в себя ароматный лесной воздух и видела над собой эти удивительные звезды на роскошном, бархатном небе. И вдруг она остановилась перед Бари и, протянув к нему руки, весело расхохоталась.

— Ах, Бари, — воскликнула она. — Что, если бы и ты мог сбросить свою шкуру так же легко, как я сбросила с себя одежду!

Она глубоко вздохнула, и глаза ее засветились от внезапно нахлынувшего на нее вдохновения. Брови ее приподнялись, и на губах появилось плутовское выражение. Она наклонилась к Бари еще ближе и прошептала:

— Теперь там глубоко и… так приятно! Знаешь что, Бари? Пойдем сейчас купаться!

Она тихонько подозвала его, сунула ноги в мокрые мокасины, и они отправились в лес к ручью. Теперь он был глубок и широк от дождя, раза в три больше, чем до бури. Она слышала, как он шумел и клокотал. В его рябившей поверхности отражались звезды. Она немного постояла на камне, нависшем футов на шесть над водой, затем собрала волосы в узел и бросилась, как тонкая белая стрела, в воду. Бари видел, как она летела. Он слышал, как ее тело ударилось об воду. Целых полчаса он лежал на камне на животе, у самого его края, и наблюдал за ней. То она плавно проплывала как раз под ним, а то быстро, как выдра, которую он уже видел не раз, разрезала поверхность воды и затем, неожиданно нырнув, скрывалась. В такие минуты сердце у Бари замирало, и ему казалось, что она уже не вернется назад. Однажды она так долго пробыла под водой, что он даже стал скулить. Он отлично понимал, что она не выдра и не бобер, и потому легко вздохнул, когда она вышла наконец из воды совсем.