Сын крестьянский

— Разумею.

— Беглый?

— Беглый.

— Ладно! Видать, парень подходящий. Поглядим, какой ты вояка! Гей, Кокин! Пидь до мэнэ! — кликнул атаман по-украински.

Из сеней в горницу ввалился здоровенный, огромного роста казак. У него свисали длинные черные усы и был гладко выбрит синий подбородок. По правой щеке казака проходил темно-красный шрам.

— Чего, атаман, треба? — спокойно спросил он густым басом.

— Пиды, Кока, до дядькивского куреня с цим хлопцем. Вин там служыты буде.

Кокин повел Ивана. Разговорились. Неожиданно запорожец заговорил на чистейшем русском языке. Он был родом из-под Москвы, но уже долго казаковал в Запорожье.

— Так вот, паря, служить станешь в дядьковском курене. Заутра три сотни уходят от нас в Дикое Поле. Сегодня уж уехали.

— Я, должно, их видел. Мимо меня пролетели, как стая соколов!

— Они, они! Татарва рыщет близ одного кургана. Беспременно удумали учинить набег на станицы наши донские и, быть может, на стольный наш город Раздоры. Отогнать надо!

Иван быстро освоился в дядьковском курене. Слово «курень» имело двоякое значение: двор, усадьба и низовое казачье подразделение.

Он, как лист, закружился в вихре казачьей жизни с ее битвами, с ее безудержным, бесшабашным весельем, с ее тяготами и заботами, которых было немало.

Вскоре Болотников стал заправским донским казаком.

…Как-то отправились в большой поход. Шли к Крымскому ханству, охватывавшему в то время всю Таврию и все северо-западное побережье Азовского моря.

К вечеру прибыли в лесок, где казаков из Раздоров дожидались сотни, собранные в других донских станицах. Расположились на ночь. Костров не жгли. Под утро, еще в темноте, тронулись далее. Был приказ — соблюдать тишину.

Гасли звезды. Отряд спустился в большую, поросшую кустарником балку. Клубился туман. Тишина… Изредка пискнет пролетающий чибис, заржет конь, но тут же замолкнет, сдерживаемый хозяином. Туман рассеивался. Вставало солнце, озаряя степь.

— По коням!

Впереди выбранный походный атаман, а за ним казаки тронулись широкой лентой, набирая рыси. Когда въехали на холм, Болотников увидел в низине конников с пиками.

— Татарва! — пронеслось по казачьим рядам.

— Дывысь, ватага, дывысь! — гаркнул около Ивана Кокин.

К ним несся татарский загон в несколько рядов. Шагов за сто татары разбились на три отряда. Один мчался в лоб казанам, которые по приказу атамана построились клином. Два других отряда скакали на фланги. Татары были на низких, крепких лошадях. Глаза у татар маленькие, узкие, лица скуластые, широкие, волос на них мало. Ярко блестели на солнце их оружие и доспехи. На голове — железные каски, а то и тюбетейки. Металлические нагрудники и латы. У некоторых и лошади были покрыты латами. Железные щиты. Пики с крючьями, чтобы стаскивать врага с коня, арканы, луки со стрелами в колчанах, самопалы, кривые сабли. Из-под лат видны кафтаны, кожаные штаны.

Татары мчались с решительным и свирепым видом и страшным визгом. Туча стрел, свист пуль… Казацкая лава с атаманом во главе кинулась на татар.

Сшиблись… Началась яростная рубка. Казаки саблями рассекали древки татарских пик. Иван увидел, что Кокин, как бритвой, срезал саблей голову налетевшему на него татарину. Но в Кокина нацелился из лука другой татарин. Иван пальнул в него из пистоля. Татарин свалился, конь его убежал, звонко заржав.

Иван не замечал, что творилось в других местах. Он только яростно бился. В пылу битвы подскакал к походному атаману, раненному стрелой в левую руку, вырвал стрелу, разрезал ножом рукав кафтана и рубахи, быстро перевязал рану полотняным бинтом, предварительно засыпав ее порохом. Во время перевязки кони их стояли рядом. Атаман правой рукой застрелил лезшего на него татарина с пикой.

— Спасибо, односум! — весело крикнул он.

Улыбнувшись и сверкнув белыми зубами, атаман поскакал на правый край. За ним понеслась громада казаков. Туда же ринулся и Иван.

Враги не выдержали, кинулись вспять. Атаман, за ним казак с красным стягом появлялись в самых опасных местах. Казачьи сотни сжимали бегущих татар, рубили беспощадно. К концу битвы от нескольких татарских загонов почти никого не осталось. Казаки наловили целый табун лошадей. В арбах у врагов нашли много длинных тонких ремней. Кокин, к которому подъехал Иван, со злобой сказал, рассматривая ремни:

— Ишь, душегубы, для полоняников готовили! Связывают за руки да тащат в свое поганое царство!

Когда победители возвращались, по всему полю битвы валялись мертвые тела татар. Стонали раненые. Кокин поучал Ивана:

— Супротивника в бою убьешь, сорок грехов на том свете простится. Так-то, брат!

Походный атаман, проезжая мимо Ивана, морщился от боли: рана не давала покоя. Крикнул Болотникову:

— Из тебя, односум, добрый вояка будет! Иван покраснел от удовольствия.

Глава III

Солнечный день, жаркий, веселый. Серебрятся волны, пенятся и сверкающими брызгами разлетаются на песке. У берега стоят несколько расшив, много стругов. Казаки по сходням стаскивают мешки с зерном и мукой и пока тут же на берегу складывают их. Для дальних станиц хлеб будет свезен в сараи, а раздорские получают его сразу. Хлеб не сеют. Москва кормит, от нее зависит Дон. Так уж исстари повелось. Дон себя и московские рубежи оберегает, за то и получает благодарность. А благодарность эта зависимостью обернулась: придержит Москва хлеб — и плохо Дону. Вольность вольностью, а все же из царских рук гляди.

Весь народ из Раздор собрался на берегу Дона. Пестрая толпа, шум, веселье, скрип телег, лошадиное ржание… Тут же крамари с тележек продают пиво, мед, печенку жареную, лепешки… Под ракитой сидит кобзарь, играет и поет про казачью волю, про степи родные, про синее море, про то, как казаки на стругах несутся по тому морю буйному за славою… У куч с хлебными мешками толпятся казаки, тут же с весов и получают, что каждому с семьей его причитается.

Болотников, выбранный за смелость и смекалку сотником, и его казаки уже получили хлеб по записи. К нему подошел посыльный.

— Скорей, сотник! Атаман кличет.

Передав свой мешок с мукой на сохранение одному побратиму, Болотников поскакал до атамана.

Атаман нетерпеливо расхаживал по куреню, заложив руки за широкую спину. От тяжелых шагов скрипели половицы, в шкафу дрожали серебряные и золотые ендовы, корчаги, чашки, ковши. Вошел Иван.

— Что мешкаешь, заждался тебя.

Атаман вздернул голову, как боевой конь, так что чуб закачался, и уставился в пришедшего серыми ястребиными глазами. Болотников, со своей стороны, тоже в упор глядел на него. Не опуская глаза, отчеканил: