Сын погибели

— Неистовыми и безумными?! — пророкотало в храме эхо, и, казалось, даже волны Аары замедлили свой бег. — Ложь твоя сотрясает небеса, Андай! Я здесь! И ты будешь держать ответ за прельщение, коим побуждаешь роптать глупцов на свой человеческий удел!

Бернар внезапно почувствовал, как ноги его отделились от пола, и он словно отлетел в сторону.

— Слава тебе, Господи всеблагий! — прошептал он. — Благодарю тебя, что не оставил в час испытания!

— Я стану ответствовать перед тобой, Антанаил? За что? За то, что не пожелал видеть рабом брата своего? За то, что даю ему смелость и силу жить? За то, что в мудрости своей он начинает понимать, что Господь его — Бог любящий, а не карающий?

— Кто любит — тот и карает! Послушание приличествует неразумному, дабы вразумился он! Когда же упорствует глупец в неразумии своем, то кара есть величайшее милосердие. Ибо, наказывая в малом, избегаешь худшего.

— В малом? Ты говоришь — в малом, Антанаил? Твое послушание испепеляет!

— Нет, это твое знание иссушает душу, делая неразумного подобным Богу — мечтами он возносит себя на трон Предвечного, и нет искры Божьей ни в нем, ни вне его, ибо где нечему гореть, ничего не горит.

— Ты говоришь о божественном, Антанаил? Здесь и сейчас, в этом месте, ты говоришь о божественном? Когда бы человек стоял передо мной, или хотя бы тень человека, вроде Бернара, я бы спросил, созвучно ли дыхание твое вести Божьей. Но совесть — не твое чувство, да и знаешь ли ты что-либо о чувствах? Посмотри сюда — на этот сосуд из серебра, на лик, украшающий его. Ты узнаешь его черты? Это — моя голова, Антанаил. Моя! Истовый клирик отсек ее из смирения и послушания, не искушаемый знанием, ибо к чему знание там, где есть вера? Отсек — и назвал величайшей святыней в мире, который желал построить ты. Не забавно ли это?

— Забавно. И потому ты вселился в мальчишку, как иной сел бы на коня.

— Я здесь, перед тобой, Антанаил!

Федюня упал на колени, чувствуя приступ невероятной слабости.

— И пришел сказать тебе о своей победе.

Кочедыжник тихо застонал, пытаясь отползти. Прямо над ним, сгущаясь туманным ликом, появилось нечто змеевидное, заполняющее кольцами своими почти всю молельню.

— Сейчас, когда силою твоего коварства, Антанаил, моя глава вещает истину Божью, тебе больше не осталось места в этом мире. Ты лишний!

Федюня почувствовал жжение на груди и, ойкнув от боли, сорвал раскалившийся амулет с тремя перевитыми змеями. То, что происходило вокруг, оглушило его, казалось невероятным. Он не мог понять, где находится и что происходит.

— Ступай прочь, Антанаил, оставь этот мир!

— Не тебе решать, кто здесь лишний!

— Мне! — удивляясь самому себе, крикнул Федюня и из последних сил швырнул амулет, метя в серебряную дарохранительницу.

Яркая вспышка ударила его по глазам так, что даже через ладонь, которой он пробовал закрыться, было видно, как цветком распустился блестящий сосуд дарохранительницы, и с оглушительным грохотом исчезло в нем все то, что миг назад заполняло молельню — и громадный змей, и грозный ангел.

Федюня убрал руки от лица и огляделся. В нескольких шагах от него лежал человек в поношенном балахоне, чуть поодаль исходил ароматным паром бронзовый котел, на алтаре стояла дарохранительница… Федюня на четвереньках подполз к лежащему:

— Вам плохо, дедушка?

Бернар открыл глаза и увидел над собой мальчишечье лицо:

— Я не дедушка.

— Седой весь, — покачал головой малец. — Стало быть, дедушка.

— Плохо, — тихо сознался Бернар.

— Не бойтесь, я вас не оставлю. Сейчас передохну, трав наберу…

Неожиданный грохот заставил сидевших вокруг древнего храма вскочить на ноги.

— Капитан, — забывая о правилах, воскликнул Лис, — шоб я сдох — это было похоже на ядерный взрыв!

— Точно, — пробормотал Камдил, — только в обратном порядке. Не распад, а синтез.

Он сорвался с места и бросился в молельню. Прочие рыцари устремились за ним. Молельня была пуста. Лишь посредине ее около распластанного тела Бернара сидел Федюня Кочедыжник, не замечая вбежавших людей.

— Ты погоди, я тут поудобнее чего-нибудь намощу…

— Ни-че-го не понимаю, — для убедительности помотав головой, объявил Лис.

— Смотри. — Камдил указал на серебряную дарохранительницу. — Лицо…

Отчеканенная физиономия непрерывно меняла выражение, ее то и дело искажали непонятные гримасы.

— О как! — Лис обошел загадочный предмет. — Маманя дорогая! Вальдар, у него лицо со всех сторон!

— То есть как?

— То есть так! Даже сверху!

— Сережа, осторожней! Это Бафомет! Настоящий Бафомет, а не его двуликое изображение!

— Зашибительский прибамбас! Они что там, оба поместились?!

— Оба! Воплощенные единство и борьба противоположностей.

— Шо-то мне это напоминает. Старый вопрос: начнется ли очередная мировая война? Ответ: война не начнется, но будет такая яростная борьба за мир, что камня на камень не останется. Это два в одном от тяжких мыслей не бабахнет?

— Может. Но это уже вопрос к спецам.

Гуго де Пайен и его собратья, не обращая внимания на собратьев по оружию, склонились над Бернаром.

— Да вы не волнуйтесь, — послышалось из круга, — он не помрет, я его излечу.

Мраморная балюстрада дворца была залита весенним солнцем.

— Ваше величество, — монах-василианин склонился перед императрицей, — когда цезари былых времен могли бы видеть нынче благословенную Никотею в могуществе и блеске славы, когда бы могли знать они мудрость замыслов ваших, никто из них не усомнился бы именовать вас Цезарем и Августом — равным среди великих мужей.

— Я рада встрече с тобой, отец Георгий. Рада, что именно ты привез мне вести из Британии. Глубина разумения твоего мне давно ведома, и я бы желала держать тебя подле себя. Пока же скажи, что велела передать моя венценосная родственница, королева Матильда?

— Те условия, которые были предложены вами и королем Людовиком Французским, во многом справедливы и полезны. Но королева Матильда не может дать окончательный ответ без решения мужа.

— Ну конечно! Я не ожидала иного. Разве слабой хрупкой женщине одной управлять державой? — Никотея чуть помедлила. — А скажите, отец Георгий, правду ли говорят, что посланец короля Франции, граф Фульк Анжуйский, в большом почете у ее величества?

— Чистая правда.

Императрица задумчиво кивнула: