Сын президента

Работа? Но что там может произойти? Она вела ночную программу для Би-би-си; четыре предыдущих прошли с успехом; недавно с ней заключили контракт еще на два года; работа была сравнительно легкой. Правда, надо было «повышать свой уровень» и каждый понедельник отдавать собственную Персону на растерзание миллионов слушателей, но это было не так уж трудно и к среде уже забывалось. Даже если контракт расторгнут и ее выгонят с позором, это не станет для нее бедствием, — просто практической проблемой. А неожиданный ужас, такой глубокий, что у Изабел захватило дух и пришлось крепко сжать грудь руками, не имел никакого отношения к практическим вещам.

День рождения Джейсона? Днем он идет в кино с пятью школьными друзьями. Радости это не доставит, но и бояться тут нечего. Хомер вернется из конторы пораньше и отведет их в кинотеатр, а она останется дома, покроет глазурью торт и нарежет тартинки в виде крошечных зверюшек. Такое разделение труда было справедливым и, как всегда, не вызвало недовольства.

— Спору нет, я смогу посмотреть фильм, — сказал Хомер, — а ты — нет. Но смотреть «Супермен-2» в компании пятерых шестилеток сомнительное удовольствие. Ты уверена, что не хочешь поменяться со мной?

— Да, — сказала Изабел. — К тому же ты сделаешь тартинки из черного хлеба, хоть это и день рождения.

— Желудок Джейсона не знает, что у него день рождения, — сказал Хомер.

Право же, никаких оснований сидеть в панике на белоснежных, отделанных кружевом простынях, под защитой надежных стен, оклеенных темно-зелеными обоями, где висячие зеркала в позолоченных рамах отражают лишь то, что знакомо и любимо.

Изабел встала с постели и пошла наверх, в спальню Джейсона. Она, спавшая раньше голышом, теперь спала в ночной рубашке — как все матери детей с чутким сном, — которая служила ей и халатом.

Джейсон лежал на спине, раскинув руки, на лице — блаженное спокойствие. В ногах кровати высилась куча подарков, которые они с Хомером положили накануне вечером.

Дедушка и бабушка из Америки прислали Джейсону ковбойский костюм из настоящей кожи и пару пистолетов в отделанной серебром кобуре.

— Стоит ли? — спросил Хомер. — Пистолеты?

— Но это подарок, — сказала Изабел. — Потом обследования показывают, что дети, лишенные овеществленного выражения агрессии через фантазию, совершают впоследствии больше агрессивных актов, чем те, кто их не лишен.

— Ловко придумано, — сказал Хомер. Но пистолеты были красивые, легкие, с изящной филигранью; Джейсон будет ими гордиться. Хомер вздохнул и положил их к остальным подаркам.

Из Австралии от Хэриет подарка не было. Никогда не бывало.

— Я думаю, моя мать перестала быть женщиной, — сказала Изабел Хомеру накануне вечером. — Теперь она превратилась в ствол старого каучукового дерева, засыпанный песком. Хомер поцеловал Изабел, взял ее руку в свои, но ничего не сказал: что тут можно было сказать?

Хэриет! Ну разумеется, вот оно! С ней что-то неблагополучно! Изабел спустилась вниз, в гостиную — две комнаты цокольного этажа, превращенные в одну; ставни все еще были опущены, а на столе с прошлого вечера стояли бок о бок два фужера и лежали три недокуренные сигареты — свидетельство попыток Хомера бросить курить при помощи идиосинкразического и дорогого метода выкуривать все меньшую часть каждой следующей сигареты. Позвонила в Австралию. Теперь с ней была прямая связь. Можно было обойтись без телефонистки. Двенадцать цифр — и рядом мать и прошлое.

Телефон звонил раз за разом, но на том конце никто не отвечал. Аппарат стоит на подоконнике возле входной двери и, стоит ему зазвонить, песчинки вокруг него подпрыгивают и подскакивают от изумления. Сколько раз Изабел видела это. Может быть, мать лежит в кухне на полу, по другую сторону сетки от мух, вот почему она не отвечает. Она мертва, или у нее удар, или сердечный приступ, или ее изнасиловали и обокрали, а может, она наконец завела себе друга и не ночует дома.

В голове у Изабел зазвучала народная песенка. Какой-то певец пел ее в одной из программ на прошлой неделе.

Вести дурные до нас донеслись, Слух дурной до нас докатился: Одни говорят — любимый мой умер, Другие твердят, что он женился.

А возможно, она просто не отвечает на звонок.

Последний раз я видела ее лет восемь назад.

Она окончательно ушла в себя. Предоставила мне прожить за нее ее жизнь.

Звонок замолчал. «Хелло», — сказала мать.

— Привет, мама.

— А, это ты, Изабел? Как поживаешь, цыпленочек?

— Прекрасно.

— Все в порядке? Муж, ребенок и так далее?

— Да, у них все прекрасно.

Молчание. Затем:

— Уже очень поздно. Я была в постели.

— Прости. Я просто хотела убедиться, что у тебя все благополучно.

— Само собой. Здесь не бывает перемен. А как ты?

— Веду по телевидению программу. Раз в неделю. Это всего лишь беседы и интервью со знаменитостями, но лиха беда — начало.

— Молодец, цыпленочек. Значит, бросила журналистику, да? Или она тебя бросила?

— Это одно и то же, по сути.

— Да? Я редко смотрю телевизор, мне трудно судить. Мне это кажется довольно грубым и вульгарным. Но ведь я в Австралии, верно? Это так здесь, у нас. Тебе нравится твоя работа?

— Да.

— Это главное. Хомер не возражает?

— Нет. С чего бы?

— Ты же знаешь мужчин. Что годится тебе, никогда не годится им. Послушай, цыпленочек, я не хочу тебя обижать, но через дырку в сетке залетел проклятый шершень. Весь дом проела ржавчина, скоро развалится. Мне надо идти.

— Конечно, мама. Большой шершень?

— Очень.

— У Джейсона сегодня день рождения.

— Джейсона? А, у малыша. Сколько ему — должно быть, четыре, пять? Передай ему привет. Я плохая бабушка, но, во всяком случае, я существую.

— Во всяком случае, ты существуешь. Пока, мама.

— Почему ты не зовешь меня Хэриет? Пока, милая.

Изабел забралась обратно в постель; рот пересох, на языке вкус песка и пыли. Все тлен и суета. Нет ничего невозможного, но что возможно? Пусть она вырвет у жизни все, что захочет, — успех, и богатство, и личное счастье — это ничего ей не даст. Мать всегда будет далека от нее, но «с глаз долой» не обязательно «из сердца вон»; мать будет с улыбкой глядеть на ее попытки добиться победы и доказывать, что старикам лучше жить самим по себе, что в конечном итоге все достижения бессмысленны, все услады — безвкусны. Лучше умереть, быть хромым и слепым, чем узнать все это в ранней юности, как пришлось ей, Изабел.