Сын сатрапа

– Нет, нет! – ответил я поспешно. – Завтра утром я должен уехать парижским поездом.

Она опустила потяжелевшую голову когда-то красивой женщины и вздохнула:

– Понимаю, понимаю! Ну что ж, прощайте, Люлик!

Она даже не спросила, зачем я приехал в Бельгию. Она, конечно, не знала, что я был писателем и что в течение почти десяти лет публиковался под именем Труайя.

Я поцеловал на прощание ее руку и поспешил к выходу, зажав рукопись под мышкой и присмиревший как ребенок.

Когда вернулся в гостиничный номер, показалось, что я прожил пятнадцать лет за десять минут. Мальчишка снова стал взрослым, неуверенный школьник – почти довольным своей судьбой писателем, страстно мечтающим написать большую книгу, о которой безумно мечтал в годы ранней юности. Странная ностальгия заставляла меня сожалеть о далеком времени, когда весь я был еще исполнен надежд и сомнений. Мне не хватало светлой бессознательности начала жизни. В то время, как я переворачивал исписанные прилежным почерком Никиты страницы, в памяти всплывали прекрасные часы, проведенные на улице Спонтини. Однако, как бы ни хотелось мне волноваться при воспоминании о прошлом, я очень скоро должен был признать, что «Сын сатрапа» был лицейской шуткой. С запоздалым критическим пылом я находил его стиль неверным, сюжет – нелепым, а целое – не имеющим ценности, несмотря на большие претензии на оригинальность. Я увидел вдруг строгую запись месье Этьенна Корфа, сделанную наспех на полях одного из моих сочинений по французскому: «Прискорбная поверхностность». Вердикт прекрасно характеризовал наш набросок романа. Я вспомнил, что временами, когда хотелось отказаться от работы, мы отчаянно искали еще один «потрясающий случай» для ее продолжения. Этот потрясающий случай «Сын сатрапа» нашел несколько лет спустя во время бомбардировки Лубэна.

Прежде чем лечь спать, я позвонил дежурному по этажу. В моем старомодно обставленном гостиничном номере был камин. Я попросил разжечь огонь в очаге и, оставшись один, бросил туда эти несчастные листки, которые позволили когда-то нам поверить в наше писательское призвание. Однако тяга в камине была плохая. Страницы, исписанные нашими иероглифами, долго разгорались, ужасно потрескивая и изредка вспыхивая. Совершая это тайное аутодафе, я терзался угрызениями совести преступника и в то же время чувствовал правоту человека, вершащего справедливый суд. В то мгновение, когда последний след наших давних честолюбивых устремлений превращался в пепел, я думал не о «Сыне сатрапа», а о сыне Георгия Воеводова, незабвенном Никите. Он умер, не опубликовав ни одной книги. Список моих произведений, напечатанный в начале каждого тома, с каждым годом становился длиннее. Кто из нас двоих выбрал лучший способ утолить свою наивную и тираническую потребность в мечте?