Сын Тициана

– Это тебя, – вскричал он, хватая его, – тебя надо взять за шиворот и повести на площадь Святого Марка, чтобы повесить там, как вора! Знаешь ли ты, с кем ты говоришь, мошенник? Я – Помпонио Вечеллио, сын Тициана! Я пихнул сейчас ногой твой гнилой балаган; но если бы на моем месте был мой отец, то будь уверен, что он так тряхнул бы тебя на твоих подмостках, чтобы отучить называться Тицианелло, что ты полетел бы вниз, как червивое яблоко. Но он не ограничился бы этим. Он взял бы тебя за ухо, наглый мальчишка, и отвел бы в мастерскую, из которой ты убежал, не научившись рисовать простую голову. Какое право имеешь ты пачкать стены этого монастыря и подписываться моим именем под своими жалкими фресками? Пойди-ка, поучись прежде анатомии и поработай над трупами десять лет, как я у моего отца, и тогда мы посмотрим, что ты из себя представляешь, и имеешь ли право на это имя. А до тех пор не осмеливайся присваивать себе то, что принадлежит мне одному, иначе я сброшу тебя однажды в канал, чтобы окрестить раз и навсегда!

С этими словами Пиппо вышел из церкви.

Как только толпа услышала его имя, она тотчас же успокоилась, расступилась перед ним, давая дорогу, и с любопытством пошла вслед за ним. Пиппо отправился в маленький домик, где его ждала Беатриче. Не говоря ей ни слова о случившимся, он взял палитру и, еще охваченный гневом, принялся рисовать.

Менее чем через час, портрет был окончен. Пиппо многое изменил в нем; он уничтожил некоторые детали; придал более естественное положение складкам драпировки; отделал фон и аксессуары, которые играют важную роль в венецианской живописи. Затем он перешел ко рту и глазам, и ему удалось несколькими мазками придать им совершенное выражение. Взгляд был нежен и горд; губы, над которыми виднелся легкий пушок, были полуоткрыты; зубы блестели, как перлы, и казалось, она сейчас заговорит.

– Ты будешь называться не Венерой в венце, – сказал он, бросая кисть, – а влюбленной Венерой.

Можете себе представить радость Беатриче; пока Пиппо работал, она с затаенным дыханием следила за ним; она целовала и благодарила его без конца и заявила, что отныне будет называть его не Тицианелло, а Тицианом. Остальную часть дня Беатриче говорила только о бесчисленных красотах, которые она каждую минуту открывала в своем портрете; она жалела, что он не может быть выставлен публично, и была готова просить Пиппо об этом. Вечер провели в Кинтавалле, и никогда еще наши влюбленные не были так веселы и счастливы. Пиппо сам радовался, как ребенок, и лишь поздней ночью, после бесконечных ласк, Беатриче решилась расстаться с ним на несколько часов.

Ночью она не сомкнула глаз; самые радужные планы, самые блестящие надежды носились перед ней. Она видела уже свои мечты осуществленными, всю Италию у ног своего любовника и Венецию на заре новой славы.

На другой день она, по обыкновению, пришла на свидание первой и, в ожидании Пиппо, стала смотреть на свой дорогой портрет. Фоном для него служил пейзаж, на первом плане которого находилась скала. На этой скале Беатриче заметила несколько строк, начертанных киноварью. В тревоге она наклонилась, чтобы прочесть их; там был написан тонкими готическими буквами следующий сонет:

О, Беатриче! – сладко имя той, В чьем образе таился лик небесный, В груди блистало сердце чистотой, В прекрасном теле разум был чудесный. И Тициана сын портрет прелестной (Бессмертный знак его любви немой) Писали, кончив, бросил кисть: иной Да не послужит дар его чудесный. Кто б ни был ты, но если ты любил, Взглянув, скажи: прекрасней образ был Твоей любви! Потом в негодованье Суди!.. Взгляни, как славы бренен сон: Как ни хорош портрет, не стоит он Моей модели одного лобзанья!

Несмотря на все свои усилия, Беатриче не могла заставить своего любовника снова начать работать; Пиппо оставался глух ко всем ее мольбам, и когда она просила его слишком настойчиво, повторял свой сонет. До самой смерти он оставался верен своей лени, а Беатриче, как говорят, своей любви. Они долго жили, как супруги; и, к сожалению, Лореданы, гордость которых была оскорблена этой открытой связью, уничтожили портрет Беатриче подобно тому, как пожар уничтожил первую картину Тицианелло.