Сыночкина игрушка

Отчаяние навалилось на Катю. Захотелось сдаться, лечь на кушетку лицом к стене и ждать, что же произойдёт дальше, но усилием воли она заставила себя продолжить осмотр камеры. Нельзя раскисать, произнесла она в голове мантру, знакомую с детства. Нельзя раскисать…

Её усилиям не поддались ни миска, ни закреплённая над койкой цепь. На последней девушка даже повисла всем весом, уперевшись ногами в край лежанки и рискуя раскроить голову, если та вдруг вылетит из крепления в стене. Но ничего так и не произошло. Пленница подумала, что у неё могло бы быть больше шансов, будь она мужчиной комплекции того же Андрея Семёновича… Но долго мечтать времени не оставалось. Встав посреди комнаты, она снова внимательно огляделась вокруг, пытаясь придумать ещё что-то. Она хотела даже попытаться оторвать от пола чашу Генуя, чтобы использовать её как оружие, когда мучители заявятся в камеру, но так и не пересилила брезгливость: тошнота подкатывала к горлу, едва девушка наклонялась над смрадной дырой.

Недолго передохнув, присев на край койки, девушка постаралась восстановить дыхание и вернуть ясность ума. Отчаяние ещё не завладело ей, но она понимала, что со временем чувство беспомощности будет усиливаться. Тишина и теснота давили на неё, напоминая, что всего в нескольких метрах от неё бурлит и живёт целый мир. Настоящий мир, тот, в котором нет психов, мечтающих женить своих умственно отсталых сыновей. Лёгкое чувство нереальности так и не покинуло Катю, которой казалось, что она очутилась вдруг на сцене посреди современной постановки. Ужасной, глупой и абсурдной.

Девушка поднялась с койки, предварительно без особой надежды подёргав металлическую полосу, прикрывавшую край лежака, и подошла к ближайшей стене. Ей показалось, что стена едва уловимо пульсирует под исцарапанными ладонями. Так в многоквартирных домах ощущаются на стенах вибрации от громкой музыки в другом подъезде, хотя Катя и не могла сказать, что ощущение в точности такое же. Оно проистекало из-за границы реального мира. Она и ощущать эту вибрацию могла только потому, что сама покинула реальный мир…

Девушка шмыгнула носом и заскользила ладонями по шершавой стене, стараясь хотя бы так отыскать путь к спасению. Она надеялась, что найдётся хоть что-то, что ляжет в основу плана побега.

34.

Скорая увозила дядьку Митяя с того же места, где находился штаб волонтёров. Старику невероятно повезло: очередная «лиса», направлявшаяся в свой квадрат, отклонилась от маршрута и наткнулась на поляну, посреди которой он лежал ничком, безвольно раскинув руки. Поисковики, матерясь сквозь сжатые зубы, притащили его в лагерь, где уже вызвала скорую Наташа, предупреждённая о находке по рации.

– Ну что, дед, – рявкнула на дядьку Митяя координатор поисков, когда его уложили на туристическую пенку в тени фургона. – Добегался по жаре?!

Несмотря на злость, Наташа действовала уверенно и чётко: освободила шею и запястья старика от ворота и манжет застиранной рубахи, стащила с ног вонючие сапоги. Она как раз прижала кончики пальцев к шее старика, когда тот открыл глаза и проговорил, растягивая слова, но вполне отчётливо:

– Стены шершавые… Шершавые…

– Ты смотри, в мягких стенах не окажись, – отозвалась Наташа, едва удержав на языке слова «старый козёл». – Сейчас скорая приедет за тобой.

Дядька Митяй посмотрел на девушку мутным взглядом, не понимая ни слова.

– Карета приедет скоро! – повторила девушка громче и оказалась совершенно права.

Белый фургон, желтоватый от пыли, примчался к ним уже через несколько минут. Хмурый доктор быстро опросил волонтёров, затем вместе с водителем загрузил старика в кузов, заботливо пристегнув к каталке. Подмигнув координатору поисков, фельдшер высморкался прямо на землю, прижав к крыльям носа два пальца, и скорая умчалась. В Грачёвск, к маленькому двухэтажному зданию больницы со сводчатыми окнами, выкрашенному в розовый цвет.

Глава 6

35.

Пашка редко подходил к своему отцу, чтобы посоветоваться. Он вообще предпочитал, чтобы отец видел его как можно реже, ведь так значительно снижалась вероятность получить хлёсткий подзатыльник или не всегда сильный, но неизменно обидный пинок по заднице. Тычки и оплеухи Андрей Семёнович всегда раздавал охотно, хотя и не всегда за дело. Других воспитательных процедур мужчина, сам когда-то бывший жертвой домашнего насилия со стороны отца и старшего брата, попросту не признавал. Соседи большей частью относились к этому отрицательно, хотя и соглашались, что порой без этого в воспитании умственно неполноценного не обойтись.

К примеру, в тот раз, когда Пашке пришла в голову идея помастурбировать в кустах, подглядывая за стайкой загоравших на пляже девчонок. Его, разумеется, заметили, но, когда он это понял, умственно отсталый решил, что терять уже нечего, и вместо того, чтобы попытаться скрыться, бросился на них со спущенными штанами, рыча, брызжа слюной и неистово двигая тазом. Девчонки отбились от него и убежали, а от самосуда дурачка спас Валентин Георгиевич, с металлом в голосе заявивший, что требуется соблюдать закон и желающие могут написать заявление. И показательное изощрённо жестокое избиение, которое устроил ему отец. Пашкины визги и мольбы перестать вполне удовлетворили разгневанное население. А о том, что внезапную вспышку сексуальной агрессии у дурачка вызвал порнофильм, показанный накануне самим же Андреем Семёновичем, посторонним знать было вовсе не обязательно.

Но не смотря даже на всю боль и все обиды, которые доставлял ему отец, Пашка знал, что его любят. Эта любовь странным образом проистекала из боли, тесно переплеталась с ней, и одно без другого существовать уже не могло. Часто, как думал Пашка, эта «маленькая боль» спасала его от «большой боли». К примеру, после того памятного случая на пляже, Андрей Семёнович всё объяснил Пашке. Стоя с солдатским ремнём, намотанным на кулак, и плавно покачивая блестевшей на солнце пряжкой, отец рассказал своему сыну, что тот может выбрать: он получит наказание от него или в тюрьме. Когда же заметил, что тот сомневается, что лучше, он рассказал ему о том, как наказывают в тюрьмах тех, кто со спущенными штанами набрасывается на девушек из кустов. Пашка побледнел и без колебаний выбрал наказание ремнём. А когда чуть позже к ним в гости заглянул участковый, чтобы провести воспитательную беседу, бился в истерике и рыдал, умоляя не сажать его в тюрьму, так сильно, что едва не заработал сердечный приступ. Андрей Семёнович остался доволен.

И всё же, как ни старался Пашка быть максимально незаметным, время от времени возникали моменты, когда ему приходилось обращаться к отцу за помощью. Обычно это касалось разных бытовых вопросов, и всё решалось быстро, но в этот раз Пашку волновали вещи куда более серьёзные и сложные. Отыскав отца возле гаража, копающегося в рассыпающихся от старости внутренностях баклажановой «четвёрки», он остановился у него за спиной, сопя и переминаясь с ноги на ногу.

– Папка…

– М? – откликнулся Андрей Семёнович недовольно.

– Пап.

– М-м, что?

Ещё немного помолчав, Пашка густо покраснел, открыл рот, чтобы задать вопрос, но из него вылетело только лишь короткое:

– Пап.

Вспыхнув, Андрей Семёнович кулаком врезал по крылу автомобиля, оставив на нём грязный след.

– Да что тебе надо, в конце-то концов, а?!

Пашка сжался, ожидая, что в следующий момент кулак с пушечной быстротой полетит к его лицу, но этого не произошло. Отец титаническим усилием воли взял себя в руки.

– Паша, говори уже, ладно?