Сынок

Он сидел у камина, глядя на обернутые в огонь поленья, и представлял, как Кочин недоуменно смотрит на онемевшую телефонную трубку, как звонит коммутаторщику и выясняет, кто его разбудил, а коммутаторщик оправдывается, что звонили из самой Москвы, некто генерал Дроздовцев или Простовцев, и Кочин, конечно, догадывается, о каком генерале речь, и до самого утра не будет спать, а думать про Гешкину маму, про когда-то веселого выдумщика и балагура Леву Ростовцева, про письмо, которое передал для Любови Васильевны, «милой Любы», и о том, что жизнь чертовски запутана и драматична.

Утром сквозь сон Гешка услышал, как у ворот остановилась машина, как хлопнула дверца, как завизжали колеса о дорожную наледь. «Это Саша, – подумал Гешка, но не открыл глаза. – Может, привез все-таки шмотки?»

Он проспал, как ему показалось, еще несколько часов и, когда сдвинул вниз край одеяла и посмотрел на свет божий, то увидел Тамару. Она стояла спиной к нему и трогала корешки книг на полке. Дубленка ее лежала на кресле, как худое мохнатое животное. Под каблуками сапожек чернели лужицы растаявшего снега.

– Привет, – буркнул ей Гешка и прошлепал в душевую.

Тамара сидела у камина, где еще светились угли, покачивала красивой ножкой в высоком сапожке и листала какой-то путеводитель. Гешка вернулся к дивану, сел и стал натягивать на ноги джинсы.

– Тебе по ночам не холодно? – спросила Тамара.

– Я по ночам у камина сижу. Если сделать одну хорошую закладку, то можно окна открывать.

– Ты растолстел, – сказала Тамара, глядя, как Гешка втягивает в себя живот, застегивая верхнюю пуговицу джинсов.

– Это в госпитале. Там хорошо кормили.

– У тебя уже все зажило? Не больно? Покажи ранку!

Она встала, подошла к нему.

– Вот, – Гешка показал пальцем на ключицу. Тамара встала на цыпочки, скосила глаза, обвела ноготком вокруг розового рубчика.

– Так интересно… Только как же это тебя угораздило туда загреметь? Не хватило возможностей у твоего папика, что ли?

Гешка вдруг обхватил ее одной рукой за спину, другой – за затылок и прижал к себе.

– Покалечишь, амбал! – забеспокоилась Тамарка, но не сделала попытки высвободиться.

– Ты почему сбежала с финала? – спросил Гешка.

– Меня купили, Геш.

– За дорого?

Тамара пожала плечами.

– Не очень… Я в Германию ездила. Балдежная была поездка!.. Хочешь, скажу по-немецки «Принесите бутылку вина»? Бринген зи мир айне фляше вайн…

– Зачем ты приехала, Тома?

Она стала смотреть на стены, на потолок, как школьница на классную доску с запутанным уравнением; это была не игра. Тамарка в самом деле не знала, что ответить.

– Когда ты был, – медленно говорила она, – мне было все равно, уедешь ты или нет. А когда тебя не стало, то… то…

Она не смогла назвать словами то, что испытала с отъездом Гешки, махнула рукой, подошла к камину за сигаретами.

– Геш, давай не будем друг перед другом оправдываться?

– Давай, – согласился Гешка.

– Тем более что я несчастная, и мне ужасно плохо жить на этом свете, – добавила она, прикуривая сигарету. – Вот был бы у тебя миллион рубчиков, что бы купил себе на эти бабки? Машину к старости? – очередь раньше бы не дошла. Дерьмовые кооперативные тряпки? Рыбные консервы? Ну, что бы ты себе купил?

– Рыбные консервы, – согласился Гешка.

– Вот видишь, – вздохнула Тамарка, – мне тоже только консервы достаются. Хоть матушка-природа внешностью не обидела, и денег можно намести целую кучу – вон, небритые вонючки толпами стоят у ресторанов, штуку за ночь предлагают, но не больше этого, Гош. Отдавай себя в их засаленные пальцы и под слюнявые губы, как петушок на палочке, и представляй, что счастлива… А ведь хочется это счастье лопатой грести, раз повезло. Но жизнь летит, второй не обещают…

– Давай поженимся, Тамара, – перебил ее Гешка, и слова эти прозвучали без напряжения, потому что вышли как бы сами собой. А Тамарка, наверное, не сразу поняла, о чем сказал ей Гешка; слова эти никак не клеились к их разговору, будто не подходили ни по качеству, ни по размеру.

– Поженимся? – переспросила она, сделала недоуменное лицо, будто Гешка ляпнул какую-то неприличную глупость. Сигарета в ее руке рисовала дымчатые иероглифы. – Почему мы должны жениться?

– Будем здесь жить. Порученец папика натаскает продуктов. И никого больше не будем видеть.

Тамара пожала плечами, закачала ножкой.

– Для этого вовсе не надо жениться… Ты, Геша, меня раньше времени хоронишь. Я не хочу замуж. Разве тебе мало того, что мы вместе?

– Мало, – кивнул Гешка и, чтобы Тамара не видела его лица, присел у камина, снял с крючка кочергу, сунул ее в угли.

Огонь замерцал искрами.

Рядом с Гешкиным плечом пролетел окурок, нырнул в пламя, засветился, растворяясь в углях.

– Ладно, – сказала Тамара, – тогда я тебя обрадую.

Гешка изо всех сил делал вид, что занят углями.

– Могу предложить за смехотворную цену штатовскую «варенку» под вельвет. Последний писк моды. Я бы себе оставила, но куртка в плечах великовата.

Гешка грохнул кочергой по поленьям. Над дымоходом закружился рой огненных мух, и клуб дыма мячом выпрыгнул из камина в комнату.

– Чего ты молчишь? – Тамара коснулась кончиком сапожка его плеча.

– Думаю.

– О чем?

– Мне нужны теплые вещи… Я не могу даже выйти отсюда.

Тамара поняла его по-своему:

– Нет, сейчас у меня ничего теплого нет. Весной, если хочешь, попробую достать тебе канадскую «аляску».

– Тамара! – с болью в голосе сказал Гешка. – О чем ты говоришь? Мне наплевать на твои «аляски», я люблю тебя! У меня, кроме тебя, больше никого нет! Ни роты, ни командиров, ни друзей. Даже отца у меня нет…

Он швырнул кочергу на решетку, встал и повернулся к Тамаре.

Он не узнал ее. У Тамары было лицо пассажирки вечерней электрички, с которой пытается завязать знакомство случайный попутчик.

– Ты очень изменился после своего дурацкого Афгана, – совсем тихо сказала Тамара, глядя на огонь. – Мы так не договаривались…