Сюрприз в рыжем портфеле (сборник)
Шрифт:
— А мы живём…
1960
КИСТИ И КРАСКИ
С некоторых пор бухгалтер Никодим Ермолаевич Цигейко, хороший бухгалтер, серьёзно увлёкся живописью.
Умение держать в руках кисть и обращаться с красками он обнаруживал и ранее. Никогда, например, не приглашал для текущего ремонта маляров, а обходился своими силами. И небезуслешно. Стены цигейковской комнаты украшал замысловатый орнамент, позаимствованный с вкладки популярного журнала.
— Теперь бы картинку ещё какую повесить, — мечтательно сказала жена, осматривая комнату после ремонта. —
— Пустовато, — согласился муж. — Давай поищем, купим…
Выполнить это намерение супругам, однако, не удалось: в магазине «Вымпелы. Бюсты. Живопись» имелись только копии шишкинских мишек и плакаты, призывающие к борьбе с непарным шелкопрядом. Рухнула надежда и на рынок: приобретать целующихся лебедей острого желания не было.
Тогда и осенила Никодима Ермолаевича, спасительная идея: восполнить эстетический пробел своими собственными руками.
«Чёрт возьми, — подумал он, — если у меня так неплохо получился бордюр, то, может, и натюрморт из журнала тоже сумею перерисовать?…»
Разграфив журнальную вкладку на квадраты, он аккуратно скопировал натюрморт.
Приёмная комиссия в лице жены сказала полуодобрительно:
— Вешать можно…
Кисти и оставшиеся краски были подарены Никодимом Ермолаевичем своему сыну — ученику пятого класса.
На этом живописное творчество Цигейко, видимо, и закончилось бы, если бы по побывал у него на дно рождения председатель завкома Полуяров. О нём ходила слава открывателя новых талантов и инициатора различных культурных начинаний, которые до конца почему-то никогда не доводились.
— О, Ермолаич, да у тебя способности пропадают! — воскликнул он, разглядывая натюрморт. — Нам таланты нужны! Подари-ка это полотно нашему клубу! И вообще, продолжай в том же духе.
Вскоре работа Цигейко, обрамлённая роскошным багетом, красовалась уже на стене комнаты тихих игр. А городская газета напечатала, видимо но без участия Полуярова, заметку под заголовком «Бухгалтер-художник. Днём — за арифмометром, вечером — за мольбертом». В заметке сообщалось, что одну на своих работ Цигейко подарил заводскому клубу и что вообще это благородный почин. Пусть все клубы украсятся картинами художников-любителей.
Потом о Цигейко было — сказано в радиопередаче. Местное радио черпало свежую информацию со страниц газеты, и, естественно, оно не могло обойти своим вниманием бухгалтера-художника.
То, что содержалось в тридцати газетных строках, радисты перевели в диалог, Добавили несколько биографических подробностей, дали сказать три фразы самому герою, записали шум счётных машин — и получилось вполне прилично.
Цигейко попал в эфир.
Популярность росла. И когда завком составлял отчётный доклад, кто-то предложил упомянуть о Никодиме Ермолаевиче в разделе культурно-спортивной работы.
Тем более что раздел этот выглядел тускло: завод молочных бидонов не славился ни академическим хором, пи семьёй потомственных акробатов, ни футбольной командой.
— А стоит всё-таки о Цигейко говорить? — усомнился один из авторов доклада.
Но его сомнения тут же рассеяли:
— О Цигейко весь город знает. Радио слушайте, газеты читайте.
Отчётный доклад завкома попал в областной комитет профсоюза, а там как раз тоже собирались отчитываться…
И не раз ещё Цигейко вынужден был выслушивать лестные реплики знакомых: «Опять о тебе слыхали. Молодец!»
Впрочем, выслушивал он всё это уже как должное. И многозначительно улыбался, с таким видом, словно говорил: «Подождите, я
ещё покажу вам, на что я способен».Выполнению этого обещания Цигейко посвятил ближайший отрезок своей жизни.
Кисти и краски он отобрал у сына назад.
Цигейко творил. Первые свои работы после знаменитого натюрморта он отправил посылкой с объявленной ценностью в отделение Союза художников. Оттуда пришёл ответ: «Уважаемый Никодим Ермолаевич, очень отрадно, что Вы занимаетесь живописью. Наши работы «За балансом», «Обеденный перерыв в бухгалтерии» и «В день зарплаты» отмечены знанием жизни. Вас привлекают простые люди, их трудовые будни. Вы показали трудности, которые они преодолевают («За балансом»), и радость труда («В день зарплаты»). Но Вам ещё не хватает техники, уверенности мазка, знании композиции».
Далее автор письма рекомендовал Цигейко посещать картинные галереи, слушать лекции экскурсоводов, и если всё это будет так, «мы думаем, что Вы достигнете творческих успехов».
Письмо очень ободрило художника. Но если б он знал, как мучительно составлялось оно! Работник Союза художников три раза переписывал его, стараясь придать своему произведению наиболее обтекаемые формы.
Мнение о цигейкинских полотнах у него было самое отрицательное. Но писать в том духе, что, мол, дорогой товарищ, у вас нет даже элементарных задатков художника и ничто не поможет вам приобрести их, поэтому бросьте сие занятие, — так писать и творческих организациях и редакциях не принято. Автор вдруг почему то может обидеться, пожаловаться в вышестоящие организации: «Зажимают молодых, отмахиваются». Жалоба вернётся в союз, начнут разбирательство.
Лучше поступить по испытанному рецепту: сначала похвалить (за содержание), потом пожурить (за форму) и дать несколько общих советов. Пусть себе продолжает живописать.
И Цигейко продолжал.
Спустя несколько месяцев комната его напоминала запасник музея изящных искусств или склад живописного магазина.
Хосты и полотна в рамках и без закрывали все стены. Большинство просто стояло на полу. Рядами, штабелями и другими возможными фигурами.
Ряды росли, занимая всё больше места, и жена Никодима Ермолаевича вынуждена была в конце концов продать сервант. А затем и ещё кое-какую мебель.
Нечто подобное происходило и в голове Цигейко. Страсть к живописи постепенно вытесняла все другие мысли и желания. Он уже не брал сверхурочных работ. Более того, лишился премиальных за исполнение своих прямых обязанностей. Ведомости, составленные им, пестрели исправлениями. А арифмометр на его столе жужжал как-то нехотя, полусонно. Над цигейкинской головой повис приказ: «Предупредить». За предупреждением обычно следует выговор.
Жену пока что устраивали деньги за проданный сервант, но будущее внушало некоторое беспокойство. Беспокойство, конечно, не только чисто финансовое. Тихую, уравновешенную женщину волновало, как же всё-таки дальше сложится жизнь.
Она пыталась узнать это из писем, которые приходили мужу в ответ на его посылки. Но все письма как две капли воды были похожи на первое, Чуткие ценители искусства желали «дорогому Никодиму Ермолаевичу» «новых творческих успехов» и «выражали уверенность…»
Но на выставки, даже на районную, его работы не брали.
И больше не писали о нём ни строчки,
Цигейко стал раздражителен. Самолюбие его страдало.
— Это интриги конкурентов, — пояснял он жене, — Завистники!
— Завистники, — соглашалась жена, вздыхая, хотя внутренне не была согласна с мужем.