Т. 02 Вне всяких сомнений

— Сказать по правде, нет. Вы были для меня лишь статистической единицей.

Мид повертела в руках столовый нож и, разделяя слова длинными паузами, произнесла:

— Может, я чего-то не понимаю, но мне кажется, меня тут оскорбляют. За все двадцать пять лет, в течение которых я постоянно более или менее успешно оборонялась от мужских приставаний, меня обзывали по-всякому, но никто еще не называл меня статистической единицей. Пожалуй, возьму-ка я вон ту логарифмическую линейку и поколочу вас как следует.

— Моя дорогая юная леди…

— Вот что я не леди — это уж точно, но зато я и не статистическая единица!

— Ладно, тогда, моя дорогая Мид! Должен вам сказать, чтобы предотвратить возможные недоразумения: в колледже я боксировал в полусреднем весе.

Мид улыбнулась, отчего у нее на лице снова появились ямочки.

— Вот это другой разговор, это разговор безусловно приятный для девушки. А я уж было начала опасаться, что тебя делали где-нибудь на фабрике счетных машин! Потти [47] , а ведь ты молодец!

47

Потти (жарг.) — толстячок, пузанчик.

— Если Потти — уменьшительное от моего имени, оно мне нравится, но если это намек на мою талию, я категорически возражаю.

Мид потянулась через стол и потрепала его по животу.

— Твоя талия меня устраивает: с худыми и голодными мужчинами лучше дела не иметь. Если я буду готовить для тебя и дальше, то тебе придется еще немножко потолстеть.

— Разрешите считать это официальным предложением?

— Ну хватит, хватит… Послушай, Потти, ты, действительно, предполагаешь, что вся страна рехнулась?

Потифар мгновенно протрезвел:

— Хуже.

— То есть?

— Пойдем в комнату, я тебе покажу, — пока они собирали тарелки и складывали их в раковину, Брин продолжал говорить: — Еще ребенком меня заворожили числа. Числа очаровательны, они складываются в такие интересные комбинации. Я получил степень, разумеется, по математике и должность младшего актуария в страховой компании на Среднем Западе. Это было очень интересно: вот ведь как получается — нет никакой возможности определить время грядущей смерти конкретного человека, но зато с полной уверенностью можно сказать, что в такой-то возрастной группе к определенной дате умрет такое-то число людей. Графики прекрасны и предсказанное ими всегда сбывается. Всегда. И не надо знать, почему. Прогнозировать можно с абсолютной уверенностью, а вот знать, почему — нет. Просто уравнения таковы. Запрограммированные кривые всегда безошибочны. А еще меня занимала астрономия. Эта наука основана на математике и индивидуальные числа в ней срабатывают с безукоризненной точностью, вплоть до последнего десятичного знака, допускаемого разрешающей способностью приборов. В сравнении с астрономией другие науки смахивают на плотницкое дело или на кухонную химию. Вскоре я обнаружил, что в астрономии есть такие углы и закоулки, где обычной математики недостаточно, где нужна математическая статистика. Это заинтересовало меня еще больше. Я вступил в «Общество любителей астрономии» и, возможно, стал бы в конце концов профессиональным астрономом, а не теперешним консультантом по бизнесу, если бы не пришло еще одно увлечение.

— Консультантом по бизнесу? — повторила Мид, — Это то, что имеет отношение к налогам?

— О нет, налоги — дело слишком скучное. Я консультант-статистик в одной из фирм. Я могу точно предсказать скотоводу, сколько бычков из его стада херефордов окажутся стерильными. Или кинопродюсеру, какую сумму ему следует предусмотреть для страховки от дождливой погоды при планировании съемок в данной местности. Или какой величины компания является оптимальной в данной отрасли и какие размеры производства позволяют ей отказаться от страховки работников от несчастных случаев. И я оказываюсь прав. Я всегда прав.

— Погоди-ка, но мне кажется, что любая крупная компания просто обязана страховать своих служащих.

— Совсем наоборот. Настоящая большая корпорация является как бы особым статистическим миром, внутри которого действуют собственные законы.

— Как это?

— Не важно. В общем, вышло так, что меня увлекли циклы. Цикличность, Мид, существует во всем. Приливы, времена года, войны, любовь — все это цикличные явления. Циклы есть всюду. Всем известно, что весной склонность или вкус, или пристрастие молодых мужчин легко оборачивается к тому, о чем девушки никогда не перестают думать. Но знаешь ли ты, что в этом деле существует свой цикл, протяженностью в восемнадцать с половиной лет? Знаешь ли ты, что девушка, родившаяся в период спада этого цикла, имеет гораздо меньше шансов выйти замуж, чем ее старшая или младшая сестра?

— Вот как! Так, может, именно по этой причине я торчу в старых девах?

— Тебе сколько? Двадцать пять? — Потифар погрузился в расчеты. — Что ж, вполне возможно, хотя сейчас твои шансы поднимаются, кривая идет на подъем. Кроме того, помни, что ты только статистическая единица, а кривая отражает ситуацию во всей возрастной группе. Некоторые индивиды из нее могут выходить замуж хоть по нескольку раз в год.

— Не смей называть меня статистической единицей!

— Извини. Кстати, известно, что число браков коррели-руется с размерами посевной площади пшеницы, только тут существует небольшой временной лаг. Пшеница опережает. Можно даже сказать, что сев заставляет людей жениться.

— Звучит не очень-то вразумительно.

— А это и есть глупость. Вся наша система причин и следствий, возможно, не что иное, как чистое суеверие. Но тот же цикл брачности хорошо коррелируется с циклом строительства новых домов, хотя тоже с небольшим лагом во времени.

— Что ж, в этом есть хоть какой-то смысл.

— Ты думаешь? А сколько молодоженов ты знаешь, которые могут позволить себе начать строить дом? Нет, эта корреляция имеет не больше смысла, чем корреляция с посевами пшеницы. Дело в том, что мы не знаем почему. Знаем лишь, что корреляция существует.

— Может, пятна на Солнце?

— Видишь ли, можно скоррелировать солнечную активность с изменением цен на акции, можно с ходом лосося в реках Колумбии, можно с длиной женских юбок. И можно с тем же основанием рассматривать динамику солнечных пятен как следствие изменения длины женских юбок, а можно обвинять солнечную активность в изменениях миграции лосося. Нам ничего не известно, кроме того, что эти графики сходны.

— Но должен же быть какой-то смысл во всем этом?

— Должен? А собственно, почему должен? Факты не имеют отношения к вопросу «почему?». Факт есть факт, он существует сам по себе. Почему ты разделась сегодня на улице?

— Это нечестно!

— Возможно. Но мне хотелось показать тебе, почему я так встревожен, — Потифар вышел в гостиную и вернулся с толстым рулоном миллиметровки. — Мы расстелем его на полу. Вот смотри, тут они все. Вот пятидесятичетырехлетний цикл, видишь, как хорошо в него укладывается Гражданская война? Вот цикл в восемнадцать лет и одну треть года, вот девятилетний плюс какая-то мелочь, вот коротышка в сорок один месяц, вот три ритма солнечной активности. Все они нанесены на один лист. Вот график наводнений на Миссисипи, вот колебания пушного промысла в Канаде, вот изменения цен на бирже, вот выплод саранчи, вот браки, эпидемии, ограбления банков, разводы, прирост древесины, войны, атмосферные осадки, колебания земного магнетизма, заявки на строительство домов, убийства. Назови, что хочешь — тут есть все.

Мид рассматривала это чудовищное скопище извилистых линий.

— Но, Потти, что все это значит?

— Это значит, что всем явлениям свойственен определенный ритм, который от нас не зависит. Это значит, что когда юбкам предназначено стать короче, то никакие усилия парижских модельеров не смогут заставить их удлиниться. Это значит, что когда цены должны упасть, то все государственные программы контроля и поддержания цен не смогут их поднять, — Потифар указал на график. — Взгляни на объявления о продаже бакалейных лавок. Потом прочти финансовые колонки в газетах, и ты увидишь, как Мозговой трест безуспешно пытается уговорить лавочников отказаться от намерений продать свои дела. Это значит, что когда эпидемия должна начаться, она обязательно начнется, несмотря на все усилия органов здравоохранения. А в конечном счете, это означает, что мы лемминги.