т.2. Проза и драматургия

— Не к месту разговор. Поздравляю вас, товарищ Рыбин, с Новым годом. Надеюсь, что в новом году ваш экипаж покажет образцы работы на средствах радиосвязи и хорошую дисциплину. Кроме того, командир роты представил вас к званию младшего сержанта. Есть мнение, что этот вопрос будет решен положительно.

— Спасибо, товарищ подполковник!

Снесарев четко повернулся и подозвал старшину Кормушина.

— Два наряда вне очереди за пятно, — сказал он, кивнув в мою сторону.

Заметил все-таки, Палкин!

— Слушаюсь, товарищ подполковник!

Кормушин посмотрел на меня с улыбочкой. У него всегда один наряд: таскать воду в противопожарную бочку на чердак. Заниматься этим веселым делом нужно часов шесть. Колонка во дворе, от колонки несешь ведра метров двадцать точно по дорожке. Срезать угол, пройти напрямую нельзя: непорядок. На крыльцо взошел — ставь ведра, потому что две двери нужно по одной открывать. Если открыл сразу обе — телеграфисты ругаются, им там дует. Ну вот, волоки ведра через две роты в умывальник, там вторая остановка. По лестнице шатучей сначала лезешь так, свободный. Открыл люк, спускайся вниз за ведром, волоки его по лестнице на чердак, там идешь под балками пыльными, нагибаешься, как под обстрелом. Бочка от люка шагах в восьми. Лить неудобно, крыша мешает. Поговаривали, что Кормушин раньше делал такую шутку: тайно присоединял к этой бочке шланг и потихоньку сливал воду. Так что человек мог двое суток таскать туда ведра. Но — опять же по той же легенде — Кормушин был за это жестоко бит солдатами втемнуюи с тех пор якобы о шланге перестал и думать…

— Я пару нарядов схлопотал, — сказал я Вовику.

Он сидел в бушлате, на который поверх была накинута шинель с поднятым воротником. Перед ним стояла радиостанция и шипели, как две змеи, повешенные на входной штырь антенны головные телефоны.

Перед Вовиком, как всегда, лежал раскрытый том Драйзера. В этом радиоклассе со стенами, подернутыми пудрой инея, с унылыми электролампочками под потолком, с прибитыми к столам телеграфными ключами, с холодом вечной полярной ночи, тянущим из щелей крашеного пола, с трещинами на штукатурке печи Вовик — ни к селу ни к городу — казался каким-то Пименом, склонившим длинный холодный нос над рукописями.

— Я пару нарядов схлопотал, — повторил я.

Вовик поднял ко мне отрешенное лицо, потом, будто проснувшись, быстро посмотрел на часы, включил станцию на передачу и, дожидаясь, когда стрелка индикатора мощности подползет к нужному делению, вяло спросил:

— От старшинки?

— Нет, от комбата.

Индикатор показал полную мощность. Но Вовик, впрочем, как и всякий уважающий себя радист, вытащил из маленького кармана под названием пистончикнебольшую неоновую лампочку и шамански поводил ею по воздуху около антенны. Лампочка яростно засветилась оранжевым сиянием. Вовик пододвинул к себе листок с позывными и стал выстукивать запрос: Д БРК ДЕ УФХ65 ЩСА? Связь Вовик проверял. Корреспондент ответил сразу, да так громко, что Вовик, брезгливо поморщась, снял головные телефоны и стал записывать связь в аппаратный журнал.

— Слыхал? — сказал он. — Как за забором сидит.

— Да, — сказал я, — хорошая проходимость.

Спать не хотелось. Настроение было гнусное. Впрочем, в класс зашел рядовой Олифиренко, что само по себе всегда было смешно.

— Ты поял, керя, — сказал он, — просонуневыносимроз, как, пала, ноги не знаю просо!

— Понял, понял, — сказал я.

— Что, что? — спросил Вовик.

— Я рю мрозпросожуткийдо галюнаеледобег, поял?

— Я не понял. Ты что говоришь?

— Не поял, не поял! — разозлился Олифиренко. — Чёне поял? Мароз, грю, на дворе, мароз!

Он расстроился и вышел из класса, в сердцах хлопнув дверью. Зато в класс зашел Слесарь. Я спрыгнул со стола.

— Как связь? — по-генеральски спросил он.

— Нормально, товарищ лейтенант.

— Кто из вас дежурит ночь?

— Я, — сказал Вовик.

— Смотрите, ефрейтор, связь должна работать с пятым полком ежеминутно! Между нами говоря, в дивизию приехал генерал Дулов. Так что жди тревоги. Как, товарищ Рыбин, быстро поднимемся по тревоге?

— Вмиг! Одна нога здесь, другая там!

— Вот это правильно, — сказал Слесарь и придвинулся ко мне, будто бы рассматривая начищенный по новогоднему случаю значок радиста первого класса, а сам разведывал — не пахнет ли от меня чем-нибудь солдатским вроде антифриза или одеколона «Кармен». — Ну, отдыхайте, товарищ Рыбин, — со вздохом сказал Слесарь и вышел, поправляя на ходу пистолет системы Макарова, оттягивавший пояс.

— Во время прошлой тревоги, — зевнув, сказал Вовик, — я чуть не умер на Слесаря. Бегу на радиостанцию с автоматом и вещмешком, вдруг в темноте кто-то хватает меня. Смотрю — Слесарь! — Ты что несешь? — кричит. — Вещмешок по тревоге несу на станцию! — Кинь, — кричит, — немедленно кинь! Быстро на станцию! — Да я и так на станцию бегу! — Подбегаем к машине, Шурик там воду горячую из водомаслогрейки приволок, заливает. Слесарь кричит: — Ткаченко! Заводи! Заводи мотор, быстро! Штаб уже разбомбили! — Шурик чуть не поперхнулся, аж мимо пробки лить стал. — Как разбомбили? — А так, — кричит Слесарь, — очень просто. — Но что-то бомб не слышно было. Где же разбомбили? — Условно, условно, — кричит Слесарь. — Ты, Слесарь, не взводный, а сто рублей убытку! — говорит Шурик. А Слесарь — не до этого сейчас, Ткаченко, не до этого! — И убежал к другим машинам. Мы чуть не умерли на него!.. А ты чего не спишь? Неохота?

— Неохота, — сказал я. — Я два наряда от комбата схлопотал.

— За пререкания?

— Нет, за пятно вот это.

— А я просто помираю, как спать хочу. Я уже давно заметил, что на ночных дежурствах есть три самых тяжких часа: час ночи, четыре и особенно полседьмого. До завтрака еле домучаешься…

— Ну конечно, они здесь, — сказал «король Молдавии» Прижилевский, за которым ввалилась вся компания: и Сеня Вайнер, и Кехельман, и недоносок Борька Алексеев.

Все они, по-моему, были слегка «под газами».

— Вот сейчас нам москвичи скажут, — продолжал Прижилевский, пока вся компания рассаживалась по табуреткам и на столы. — Правда, что эта баба еще не замужем? А? Или брешуть?

— Какая баба?

— Ну вот эта… Пять мину-у-ут, пять мину-у-ут… «Карнавальная ночь». Как же ейная фамилия?

— Гурченко.

— Точно. Так точно. Гурченко. Наша, хохляндская порода! Вот, бляха-муха, за такую бабу еще бы полгода согласился тянуть срок службы!

Сеня Вайнер подозрительно усмехнулся.

— Перехватил.

— Ну не полгода, — сказал Прижилевский, — но два месяца кладу. Спокойно. Месяц валяюсь в санчасти — я знаю, как придуриваться, ни один коновал не подкопается, а месяц туда-сюда. Зато выхожу я с ней на прицепе на Крещатик, встречаю корешей…

— Трибуну ему, трибуну! — сказал Вайнер.

— А ты, дубина уральская, молчи!

— Вань, а правда, что у вас в Молдавии коровы початок кукурузный прямо с деревяшкой съедают?

— А чё, законно, могу доказать!

— А у ихних коров челюстя вставные!

— А у вас на Урале только и таскают железо мешками! Чё варежку раззявил? У-у-у! «Вологодские ребята ножиком трактор зарезали!»

— А ты в эфир вылезаешь, как свинья — пищишь, пищишь настройкой, аж противно!

Вайнер сгреб Прижилевского в свои медвежьи лапы и поднял над головой.

— Кончай, кончай, — верещал сверху Прижилевский, — шатуны здоровые отрастил на треске и рад!