Та, кто приходит незваной

Но дверь не открылась. Вернее, открылась, но совсем чуть-чуть, образовав щель шириной в пару сантиметров. Словно изнутри кто-то подпер дверь шваброй, что ли.

«Герман, это я!» – хотела крикнуть Лиля, но картинка, что мелькнула в узком дверном проеме, сразила Лилю наповал.

Молодая женщина отпустила ручку и шагнула назад.

Кажется, там, в кабинете, парочка занималась любовью. Женщина сидела на столе, мужчина обнимал ее стоя, было видно его спину…

Лиля никогда не наблюдала в реальности, со стороны, подобные сцены. Ей вдруг жутко стало и гадко невыносимо.

Уйти бы. Но как же документ, который надо отдать Чащину?

Лиля стояла, прислонившись спиной к противоположной стене, прижимая к груди папку, и лихорадочно твердила про себя: «Это был не Чащин, это был не Чащин…»

Через пару минут дверь распахнулась, и из кабинета выпорхнула девица. Хихикнула, погрозила Лиле пальчиком и убежала, скрывшись в глубинах павильона.

– Эй, кто там ко мне рвался? – крикнул Чащин из кабинета.

Это был все-таки он. Он, Герман Чащин, и какая-то незнакомая девица. Может, показалось? В сущности, что можно разглядеть сквозь маленькую щель, да еще за одно мгновение…

Лиля вошла внутрь и пробормотала:

– Привет.

– Привет, – отозвался Чащин. Режиссер уже сидел за столом, в своей знаменитой кожаной куртке. – Ты чего такая смурная, Лили Марлен, а?

– Ничего, – пожала плечами Лиля. – Вот, просили передать.

Она положила папку на стол и попятилась.

– Лиль, ты куда? Слышала, у меня еще дочка родилась, сегодня?

– Слышала. Поздравляю от всей души, Герман…

В глубинах коридора что-то грохотало, звучала музыка. Чащин вдруг вскочил, схватил Лилю за руку и заставил опуститься на стул. Захлопнул дверь, затем опять сел напротив, в кресло.

– Ты видела?

– Да, – выдохнула Лиля.

– Прекрасно! – язвительно произнес он. – Стучаться сначала надо, моя дорогая.

– Извини.

– Лилька! – прошипел Чащин. – Ты, что ли, без греха?

Она опять пожала плечами. Миф о прекрасной и счастливой семье, о гениальном режиссере и его верной подруге, златокудрой мадонне Эле, только что разрушился на Лилиных глазах. Но почему? Эля ведь пару часов назад балансировала на грани жизни и смерти… Родила ребенка… А ее муж… Почему-то Лиля вспомнила Евгения, его исповедь. Когда-то Женя признался, что тоже изменял жене, и в самый тяжелый момент их жизни, когда сын сильно болел.

Может, это и правда – первобытная борьба мужчины со смертью? Но все равно, как противно…

– А теперь говори, Лилька, что думаешь. Пока не скажешь, я тебя не отпущу.

Их отношения – Лили и Чащина – казались со стороны вполне приятельскими. Они могли ругаться, спорить, язвить в адрес друг друга. Но Лиля хорошо чувствовала ту грань, которую нельзя перейти. Чащин – начальство. Он выше ее. Она может подкалывать его, спорить, но оскорбить его по-настоящему, уязвить больно Германа все-таки нет, нельзя. Субординация. Но и молчать сейчас тоже смысла нет…

– А если Эля вдруг узнает? – печально прошептала Лиля.

– Откуда? – усмехнулся Чащин. – Я ж не дурак, палиться не собираюсь. Врать и отпираться стану до последнего – ничего не было, дорогая! Враги наговаривают. Ну, а кто вдруг Эле донесет, я того сожру. – Герман улыбнулся, показав крупные, чуть желтоватые, ровные зубы. – И все знают, какой я. Как я жизнь людям исковеркать могу. Так что откуда Эля узнает, если я веду себя разумно, а доносить никто не осмелится?

– Дело-то не в этом, – покачала Лиля головой. – А как же любовь?

– А то я Элю не люблю как будто!

– Ну так и терпел бы! – не выдержала, раздраженно воскликнула Лиля. – В такой день…

– Дуры вы все, бабы. Именно в такой день и надо. А то я иначе с ума бы совсем сошел… Она же полтора литра крови потеряла, ей переливание делали, доктор никаких гарантий не давал! Если б я не расслабился, меня бы сейчас кондрашка хватила.

– А я сейчас своих иллюзий лишилась, – уныло призналась Лиля.

– Каких таких иллюзий? – прищурился Чащин. – Ты, верно, думала: о, вот, есть она настоящая, истинная любовь, большая редкость в нашем мире, одна на миллион которая! А нет, милая, большая любовь – не значит лебединая верность. И счастье – это не тогда, когда люди до рубиновой свадьбы вместе доживают, без скандалов и измен. Счастье – это… это ощущение жизни. Это конфликт! А не правила и законы. Счастье – это когда на грани жизни и смерти балансируешь… А не тогда, когда сытый и ленивый – шаг влево, шаг вправо боишься сделать. Или не боишься, но сознательно с места не хочешь сдвинуться! Вот ты… ты же с Жекой шуры-муры крутишь?

– А я рассталась с ним. Вырвала из сердца, – криво усмехнулась Лиля. – Потому что я – за правила и законы.

– Рассталась? – нахмурился Герман. – Вы отлично работаете вместе.

– А еще у нас свои семьи. Мужья, жены и дети.

– О, понимаю! Ты собой решила пожертвовать… Подвиг, считай! И чего добилась?

– Я, по крайней мере, сохранила семью… Попыталась сохранить, – поправила себя Лиля, вспомнив последние разногласия с Сергеем.

– А что потеряла – понимаешь? – настырно спросил режиссер.

– Да ничего я не потеряла! – не выдержала, огрызнулась Лиля. – Ладно, Герман, мне пора.

– Да стой ты! – гаркнул Чащин. Вскочил, забегал взад-вперед. – Мне надо тебе объяснить. Я не знаю зачем, но мне надо объяснить… Может быть, для себя самого объяснить. Пожалуйста, побудь немного моим духовником, Лилечка!

– Хорошо, – кротко произнесла Лиля. – Слушаю тебя.

– Ты ведь драматург, людовед и душелюб, и ты разбираешься в людях, характерах… Ты должна понимать, что нет черного и белого. Что всегда есть подтекст. На виду может все быть благостным и красивым, а внутри – тухлая начинка. И все непросто, очень непросто – по крайней мере, не так, как в наших фильмах… Вот что ты думаешь об Эле?

– Я думаю, что она прекрасная женщина, – холодно, безапелляционно произнесла Лиля. – Умница, красавица, прекрасная жена и мать. Она – святая.

– Во-от! – шепотом заорал Чащин. – Но каково мне, грешному, жить со святой?!

– Сам стань святым.

– Нет. Это не моя роль, – покачал головой режиссер. – И Элька, она… Да, она святая. Пока меня считают гением. Она меня поддерживает, она меня понимает, она чудесная… Но ровно до тех пор, пока публика мне аплодирует. Это ее сверхзадача как женщины – жить рядом с гением, быть его верной подругой, преданно ему поклоняться. Поддерживать во время творческого кризиса… Но только если этот кризис не слишком надолго затянется. Она – жена гения. Если я сниму банальный, серый фильм, который пройдет незамеченным и у критики, и у зрителей, она меня бросит.

– Да ладно!

– Я тебя уверяю! – топнул ногой Чащин. – Она найдет повод, чтобы бросить меня, чтобы запретить мне видеться с детьми…

– А если ты ошибаешься?

– Я не ошибаюсь. Но и мне своя выгода жить рядом с Элей. Когда я с ней, я всегда в форме, я стараюсь дотянуться до неба, всеми силами стремлюсь оправдать ее ожидания… Но это очень сложно, и поэтому я позволяю себе… гм, расслабиться иногда. Мы с Элей повязаны этими невидимыми нитями, невысказанными вслух обещаниями… Она со мной, пока она видит во мне гения. Я с ней, пока она подстегивает меня своими ожиданиями. Все сложно, Лиля, все запутано. Поэтому ты не должна меня осуждать, – неожиданно мягко произнес Чащин.