Табак

– Господи!.. Неужели умрет? – с притворным испугом пробормотала сестра.

А глаза ее молчаливо спрашивали: «Когда же наконец?»

– Завтра, самое позднее послезавтра, – ответил врач, поняв ее вопрос.

– Бедненькая!.. – вздохнула сестра.

И тут ее действительно взволновала мысль о перемене, которая со смертью Марии произойдет в ее жизни. Наконец-то и она заживет, как другие поблекшие, но еще не потерявшие привлекательности перезрелые девушки. Она собиралась купить себе квартирку из двух комнат и завести близкого друга – какого-нибудь скромного, чистенького служащего, с которым можно будет по вечерам ходить в кино, а по воскресеньям совершать прогулки на Витошу. Замужество ее не привлекало. Девять лет она размышляла в одиночестве о болезни Марии, о Борисе с Ириной, о супружеской жизни господ Спиридоновых и пришла к выводу, что брак имеет значение только как договор, определяющий денежные отношения. Но она уже могла считать себя вполне обеспеченной и не нуждалась в подобном договоре.

– Где господин Морев? – спросил врач.

– В Берлине, – ответила сиделка. – А может быть, в Гамбурге. Он уехал вместе с господином Костовым.

– А госпожа Спиридонова?

– Она в Карлсбаде.

Доктор озадаченно наклонил голову. Близкие не застанут Марию в живых, даже если вызвать их телеграммами. А в отсутствии родственников не имеет смысла играть роль врача, героически борющегося со смертью. Подобно хорошему актеру, он не хотел блистать своим талантом перед пустым залом.

– Мы можем послать телеграмму госпоже Ирине, – предложила сестра.

– Где она?

– В Варне.

Доктор слегка поморщился. Ирина была не глупее, чем он, и сразу же распознала бы рекламную основу его бесполезного усердия.

– Пожалуй, это не имеет смысла, – сказал он. – Я переночую здесь… и приготовьте мне завтра утром теплую ванну.

– Я позабочусь об этом, – пообещала сестра.

– Благодарю вас.

И, сделав больной совершенно бесполезный для нее укол кардиазола, врач спустился в сад, чтобы просмотреть газеты.

Мария умерла на следующий день вечером, незадолго по приезда Ирины. Она угасла тихо и незаметно, как догорает забытая свеча. Сиделка расплакалась. Ей вдруг стало жалко расставаться с той жизнью, которую она вела при больной, с одиночеством, покоем, книгами. За эти девять лет Мария как бы сделалась частью ее жизни, но сестра осознала это только теперь.

Когда Ирина приехала, доктора уже не было, а Мария лежала на своей кровати, обмытая и прибранная.

У изголовья ее стоял букет цветов, которые сиделка набрала на горном лугу. На ночном столике горела свеча. Теперь от Марии остался только остывший труп, и казалось, что она отдыхает от мук, пережитых в том мире, который и создал ее, и погубил. На ее лице не осталось и следа от гримасы бессмысленного смеха. Больной разум Марии отлетел, и она снова сравнялась с другими людьми. Глядя на покойницу, Ирина почувствовала знакомое смущение, которое всегда испытывала, наблюдая за припадками ипохондрии у сумасшедшей. Губы Марии словно шептали: «Теперь все принадлежит тебе… И Борис, и «Никотиана», и все огромное богатство моего отца, которое Борис удвоил… Ты заботилась обо мне, и я тебе благодарна, но ты уже не любишь Бориса, а только тянешься к его богатству, как любая уличная девка и воровка…»

Ирина вышла из комнаты, чтобы не слышать этого шепота. Ночью погода испортилась. Между соснами свистел ветер. Двери скрипели и стонали, будто покойница встала со смертного ложа и в последний раз обходила виллу. Ирина, не выдержав, поднялась наверх, закурила и попыталась заняться чтением. Но свист ночного ветра и таинственные звуки, чередующиеся с немой тишиной, угнетали ее. Она спустилась в столовую, подошла к буфету и налила себе рюмку коньяку. Алкоголь расслабил ее натянутые нервы, и душевное смятение вылилось у нее в невеселый смех. До чего она сейчас похожа на Бориса!.. Боится чего-то смутного, неопределенного, но, как и он, стремится пройти свой путь до конца, как и он, обманывает себя напускной самоуверенностью… Вклады ее в нескольких банках теперь казались ей скромными сбережениями, роскошная квартира – тесной, а спортивный автомобиль – банальной игрушкой. Девушка, ходившая когда-то на свидания к часовне, незаметно превратилась в подругу женатого мужчины, затем в любовницу, принимающую подарки, nocif этого в сожительницу, требующую уважения, и, наконец, в хитрую, неразборчивую содержанку, которой все равно, уважают ее или нет. А теперь она хотела выйти за Бориса, завладеть «Никотианой» и ее миллионами. Она погрязла в гнусностях мира, которым правят деньги, предалась лености, эгоизму и наслаждениям, кокетничала своим любительским интересом к медицине и ошеломляла всех своим мотовством и причудами. И, осознав все это, Ирина почувствовала, что она всего лишь паразит, вызывающий озлобление людей.

На востоке медленно занималась заря дождливого дня.

На следующее утро Ирина послала телеграммы в Берлин, Гамбург и Карлсбад, распорядилась перевезти покойницу в Софию и набальзамировать тело, чтобы сохранить его до приезда Бориса и госпожи Спиридоновой из-за границы. Конечно, надо было устроить хотя бы приличные похороны. Но на самих похоронах Ирина присутствовать не хотела и решила провести дней десять в Чамкории. Сиделка уехала в Софию сопровождать тело, и на вилле осталась только пожилая кухарка, которая хорошо готовила, но, подавая на стол, иногда вдруг принималась истерически плакать по Марии. То был невыносимый плач впадающей в детство старухи. Чтобы от него отделаться, Ирина отослала кухарку в Софию и стала обедать в казино, а потом велела приносить себе обеды на дом. Она старалась не думать о Марии и всецело предалась отдыху, как умеют отдыхать светские женщины, поглощенные мелочными заботами о своем здоровье и красоте.

Погода прояснилась. После дождей воздух был напоен озоном и ароматом смолы. Днем ярко светило солнце, по ночам мерцали холодные звезды. Ирина каждое утро ходила гулять в лес, а после обеда читала и спала. Но вместо успокоения в душу ее незаметно вселилась тоска и горечь. Тишина, покои и сдержанность тяготили ее. Однажды ее обуяло желание вызвать по телефону из Софии фон Гайера, но она удержалась. После ее свидания с Ценкером бывший летчик гордо отошел от нее, желая показать ей свое превосходство. Потом она как-то встретилась в лесу с юнкером из моторизованной части, охранявшей резиденцию царя в Ситнякове. Это был привлекательный, красивый юноша. Ирина, которой наскучило одиночество, бросила ему многозначительный взгляд. Юнкер остановился и непринужденно заговорил с ней. И вдруг она вспомнила, что этот юноша – сын бывшего министра, одного из юрисконсультов «Никотианы». Пробудившееся благоразумие предостерегло Ирину от сомнительного приключения, которое могло повредить ее репутации. Она разозлилась на себя и, расстроенная, вернулась домой. И ей показалось, что в душе у нее таится что-то безнадежно порочное, какая-то гниль, от которой ее не может избавить даже чувство собственного достоинства.

Однажды вечером, когда она легла спать и погасила лампу, ей опять стало страшно, как в день смерти Марин. Ей почудилось, будто в вилле находится еще кто-то. Было уже около полуночи, и она всячески старалась заснуть, по негромкое завывание ветра не давало ей покоя. По небу неслись рваные тучи, и луна то выглядывала из-за них, то пряталась. Из открытого окна веяло сыростью горных ущелий и запахом папоротника и грибов.

Ирина завернулась в одеяло и снова попыталась заснуть, но безотчетный страх и ощущение полного одиночества, и физического и духовного, отгоняли сон. Внизу, на первом этаже, слышались чьи-то шаги. Перед сном Ирина тщательно заперла все двери, и все же ей теперь казалось, что кто-то их открывает. «Нервы разыгрались, – подумала она. – А может, это оттого, что совесть у меня неспокойна?» Она вспомнила, что пять лет назад не настояла на том, чтобы отправить Марию за границу и там испробовать новейшие методы лечения. Влажный, застойный климат Чамкории осложнял состояние больной тяжелыми бронхитами. Иногда о ней забывали до поздней осени и только в ноябре перевозили в Софию. Последнее время все – и Ирина в том числе – смотрели на Марию как на бремя, от которого хотелось поскорее избавиться. PI теперь Ирине мерещилось, что покойная вернулась, чтобы прогнать наглую выскочку, замышляющую отнять у нее дом. «Нервы шалят, – опять подумала она, – хочу добиться своего, а смелости не хватает. Всегда так. В сущности, я неплохо относилась к Марии. Даже гораздо великодушнее, чем она заслуживала…» Но она тут же поймала себя на том, что в глубине души всегда с нетерпением ждала смерти Марии. И негодующий призрак покойной по-прежнему словно бродил по комнатам.

Скрип дверей, приглушенные шаги, неясные долгие шорохи нарушали ночную тишину. Ирина встала, решив принять снотворное, чтобы надолго уснуть крепким сном. И тут она вдруг поняла, что внизу действительно кто-то ходит. Она совсем ясно расслышала знакомый скрип двери между холлом и гостиной первого этажа. Сердце у нее забилось. Ее охватил панический страх и чувство полной беспомощности. Вилла стояла в уединенном месте, а в последнее время люди все чаще поговаривали о каких-то «лесовиках», которые бродят по горам, а ночью спускаются в населенные места, нападают на немцев и забирают продовольствие. Эти разговоры вызывали в ее воображении образ отчаянного, затравленного и озлобленного человека, который из-за пустяка готов пойти на убийство.

Она прислушалась, но, кроме унылого свиста ветра в верхушках сосен, ничего не было слышно. «Наверное, почудилось», – подумала она. Это ее утешило, иона даже посмеялась над собой. Страх перед реальными «лесовиками» помог ей понять, как нелепо было пугаться призрака Марии. Вместо того чтобы портить себе нервы снотворным, лучше было сойти вниз и убедиться, что там никого нет. Подшучивая над своими страхами, Ирина надела халат из тяжелого шелка, взяла спички и с сигаретой в зубах вышла из спальни, зажигая по дороге лампы одну за другой.

На втором этаже не было ничего подозрительного. Только проходя мимо спальни Марии, где стояла залитая мертвенным лунным светом опустевшая кровать, Ирина невольно вздрогнула. Но это была лишь мгновенная слабость. Она уже не боялась призрака. Закурив сигарету, она стала спускаться по деревянной лестнице, которая вела в холл. Лампы горели только на лестнице, и половина холла была погружена во мрак. Сойдя с последней ступеньки, Ирина повернула выключатель, поставленный для удобства между лестницей и передней, у парадного входа. Хрустальная люстра залила холл ослепительным светом. Но при этом свете Ирина увидела нечто такое, от чего застыла на месте, скованная страхом. Она хорошо помнила, что перед сном тщательно заперла дверь между холлом и гостиной, потому что к гостиной примыкала низкая веранда, с которой можно было легко пробраться в дом.