Табак

– Извините, – обратилась к нему Ирина. – Вас что-нибудь тревожит?

Молодой подпоручик взглянул на нее злобно и насмешливо, словно хотел сказать: «А разве до сих пор вам казалось, что все спокойно?» Изумруды на ее платиновых часах настроили его враждебно. Ирина объяснила, что хочет прокатиться на остров.

– Не советую, – вроде бы смягчившись, промолвил офицер. Ирина стояла перед ним как олицетворение мирного спокойствия тыла, по которому он так стосковался. – По всему побережью объявлена боевая тревога.

– Что это значит?

– Возможно, готовится десант. От Крита отошел английский конвой. Если он свернет к Африке, дадут отбой, и тогда вы сможете съездить на остров.

– Влагодарю вас, – сказала Ирина.

Солдаты проворно устанавливали пулеметы па лафеты. И эти зенитные пулеметы, оснащенные прицелами, винтами и рычагами, представляли странный контраст с валявшейся в траве старинной венецианской пушкой – грубой чугунной трубой с очень толстыми стенками и маленьким отверстием для фитиля на глухом конце.

Ирина вернулась к фон Гайеру и рассказала ему о своем разговоре с подпоручиком.

– Надо будет подробнее узнать у Фрншмута, – отозвался немец.

Его снова охватили тревога и знакомое чувство обреченности. Затем тревога исчезла и осталось только предчувствие гибели, которое превратилось в поющую тоску. Но в полуденной тишине, под знойным солнцем, среди раскаленных скал чужой земли он находил в этой тоске какую-то сладость. Они снова спустились па площадь, которая стала безлюдной и тихой. Жара прогнала все живое в тень. По горячему граниту мостовой сновали только хилые босоногие дети и, как голодные собачонки, вертелись около болгарских ресторанов. Фон Гайер расстался с Ириной, обещав позвонить ей после разговора с Фришмутом.

Он пошел но теневой стороне площади к складу Германского папиросного концерна. Оттуда он собирался поговорить по телефону с главным интендантством германского корпуса во Фракии. Для перевозки табака из Каваллы и Драмы до железнодорожных станций южной Болгарии можно было использовать военные грузовики, подвозившие из Болгарии продовольствие. Эта идея, пришедшая ему в голову на пляже, отчасти разрешала задачу скорейшего вывоза табака в Германию.

По-прежнему удрученный и занятый своими мыслями, фон Гайер вошел в склад Германского папиросного концерна. В просторном помещении было прохладно и стоял запах бродящего табака. Огромные лопасти вентилятора в конторе медленно вращались, словно крылья ветряной мельницы. Служащие встретили шефа молча, почтительно поднявшись со своих мест. Фон Гайер поднял руку и еле слышно пробормотал фашистское приветствие, на которое фрейлейн Дитрих ответила громко и торжественно: «Хайль Гитлер». Она тут же уступила шефу свой письменный стол. Фон Гайер расположился в мягком кресле и вопросительно посмотрел на нее.

– Прайбишу и Лихтенфельду прислали повестки, – сообщила фрейлейн Дитрих.

– Надо будет возбудить ходатайство.

– О ком?

– О Прайбише, конечно! – Фон Гайер с удивлением взглянул на фрейлейн Дитрих. – Немедленно напишите письмо в военное министерство и отправьте его через посольство. Еще что-нибудь есть?

– Штаб в Салониках объявил боевую тревогу по всему побережью.

– Знаю, – ответил фон Гайер.

Наступило неприятное и натянутое молчание, нарушаемое только шумом вентилятора. В соседней комнате тихо кашлянул Лихтенфельд.

– Что будем делать с табаком? – спросила фрейлейн Дитрих.

– Будем отправлять его до последнего. момента. Немка одобрительно кивнула, но ее длинное неприветливое лицо бесполого существа осталось бесстрастным.

– Директор «Никотианы» замышляет сделку с Кондоянисом, – сказала она немного погодя.

– От кого вы это узнали? – сухо спросил фон Гайер.

– От его бухгалтера. Он наш агент.

– Я уже просил вас предоставить мне самому заниматься торговой разведкой, – резко заметил фон Гайер.

Фрейлейн Дитрих протянула длинную костлявую руку и закрыла дверь, ведущую в зал, где работали служащие.

– Ваши соображения лишены основания, – холодно возразила она.

– Почему? – Фон Гайер еле сдерживал возмущение.

– Потому что сделка «Никотианы» с Кондоянисом нанесет ущерб интересам концерна и вообще интересам Германии.

– Вы недостаточно компетентны, чтобы разбираться в этом.

– Мне даны ясные указания по этому вопросу. Табак, который «Никотиана» предлагает Кондоянпсу, предназначался для нас.

– А как мы его вывезем?

Водянистые глаза фрейлейн Дитрих враждебно и тупо уставились на бывшего летчика.

– Найдем средства, – сказала она, с гордостью сознавая, что безупречно выполняет свои политические функции в концерне. – Не вижу, почему мы должны оставлять табак неприятелю.

Фон Гайер густо покраснел. Он никогда не допускал и мысли, что может ударить женщину, но сейчас был готов избить фрейлейн Дитрих. От глаз ее ужо не веяло холодом. Теперь они горели, и в их пламени истеричность смешивалась с тупым упрямством, поразительно напоминая исступленные глаза фюрера на официальных портретах. Но фон Гайер не вспылил, а только беспомощно опустил голову.

– Фрейлейн Дитрих! – промолвил он немного погодя. – Вы знаете, для кого покупает табак Кондоянис?

– Для кого? – презрительно спросила уполномоченная гестапо.

– Для Голландского картеля.

– Ну и что же?

– Вот видите, вы, оказывается, не в курсе дела. – Фон Гайеру самому было противно слышать свой неестественно мягкий голос. – Голландский картель – один из немногих каналов, по которым Германия получает ппостранную валюту. Если вы арестуете Кондояниса, вы повредите интересам правительства. Мы сразу же получим нагоняй из Берлина.

Фрейлейн Дитрих призадумалась.

– Хорошо, – сказала она. – Я запрошу указаний из Софии.

Глаза ее снова стали бесстрастными и холодными.

Фон Гайер поднялся из-за стола и нервно закурил. Полуденное солнце светило в южные окна, и жара в помещении становилась невыносимой. Все с нетерпением ожидали ухода фон Гайера, чтобы прекратить работу. Фон Гайер позвал экспертов и отправился с ними в обход склада, время от времени задавая им официальным тоном вопросы о ходе сортировки и обработки табака. Прайбиш предательски отмечал бесчисленные промахи Лихтенфельда, но лицо барона застыло в надменном и загадочном спокойствии. Фон Гайер против обыкновения тоже воздерживался от убийственных колкостей по адресу Лихтепфельда. Он знал, что скоро отделается от барона, и мелочное злорадство Прайбиша было ему неприятно. Прайбиш понял это и умолк, тревожно озадаченный спокойствием Лихтепфельда. Наконец фон Гайер закончил обход и сел в автомобиль, поджидавший его па улице. Прайбиш пошел в ресторан, а Лихтепфельд вернулся в контору. Здесь уже было жарко, как в бане, однако Адлер и фрейлейн Дитрих, обливаясь потом, сидели с деловым видом за своими столами. Барон вошел в кабинет фрейлейн Дитрих и плотно закрыл за собой дверь.

Адлер никогда не подслушивал, по тут внезапно поднял голову от бумаг. Не вставая с места, он разобрал несколько слов из разговора за дверью. Барон что-то невнятно шептал, а фрейлейн Дитрих отвечала ему громко и холодно, как знающая себе цепу кельнерша ночного ресторана, которой засидевшийся посетитель вежливым тоном делает гнусное предложение. Вначале голос фрейлейн Дитрих звучал насмешливо и недоверчиво, а потом вдруг стал серьезным и тихим и тоже перешел в невнятный шепот. И тогда Адлер понял, что за дверью совершается что-то унизительное, подлое и мерзкое, позорящее мужское достоинство и солдатскую честь. Ои бросил работу и, чтобы не слышать больше, ушел, расстроенный, из конторы.