Табак

– Ах, так вот в чем дело! – воскликнула дочь адвоката.

– В чем? – серьезно спросил директор.

– В свежести и первобытности.

– Что ж из этого?

– Ничего! – ответила дочь адвоката. – Просто констатирую факт, который доказывает, что ты не в себе.

– Я этого больше не скрываю! – откровенно признался директор.

Все покатились со смеху, кроме дочери адвоката. Она считала остроумным сохранять серьезное лицо, когда все смеялись.

Полковник и солидные дамы, сидевшие за его столиком, с неудовольствием повернулись к веселой компании. Дочь адвоката отличалась своеобразной манерой держаться, возмущавшей полковника. Иногда она сидела тихая, кроткая, как богородица, а иногда вела себя просто по-хулигански. В пику офицерам, которые из подобострастия к полковнику не решались с ней танцевать, она являлась на клубные чаепития в туфлях на низком каблуке, в спортивной блузе и короткой клетчатой юбке, а чулки закатывала под коленками с помощью резинок.

– Перестаньте шуметь! – одернула она своих кавалеров. – Полковник уничтожит последние остатки моей репутации, и никто не возьмет меня замуж.

– Выходи за меня, – предложил директор.

– После того признания, которое ты сделал? – невозмутимо возразила дочь адвоката.

Компания опять захохотала.

Полковник мрачно опрокинул рюмку водки; дочь его продолжала равнодушно танцевать с артиллерийским капитаном.

– Веселое настроение этой барышни не совсем естественно. Вы не находите? – вдруг спросила она.

– О да, совершенно неестественно, – любезно согласился капитан.

Но он завидовал веселой компании и слегка тяготился дочерью полковника, которая танцевала по-старомодному, вытянув правую руку, как жердь. В это время танго кончилось, оркестр заиграл румбу. Связанный этикетом – с дочерью полковника надо было танцевать все время, до самого перерыва, – капитан начал галантно подпрыгивать в такт румбы. Быстрый темп вызвал у его дамы легкую испарину, пудра на ее лице стала влажной, и в уголках глаз выступили мелкие морщипки. Артиллерпйскпй капитан с сожалением отметил это и стал думать о своей новой англо-арабской кобыле, на которую он очень рассчитывал, готовясь к общеармейским весенним состязаниям.

В то время как полковник и жена капельмейстера говорили о том, что следовало бы посылать на чаепития специальные приглашения, веселая и дерзкая компания штатских потребовала еще ракии.

– Инспектор! Какого вы мнения о киновамп директора? – спросила дочь адвоката.

– Плохого! – ответил инспектор. – Все время задает работу полиции.

– Да ну?… Неужели ворует? – осведомился владелец мельницы.

– Нет, не то! – важно промолвил инспектор. – Если бы она что-нибудь украла, мы бы с ней мигом расправились… Плохо, что ото одна из самых хитрых коммунисток в городе.

– Погоди! – вмешался вдруг сын депутата. – Ты не о Лиле говоришь?

– Вот именно.

– Я ее видел! – воскликнул владелец мельницы. – Лакомый кусочек!..

– Да… хороша! – поддержал его сын депутата.

– Прошу не оскорблять предмет моего новейшего увлечения, господа! – сказал директор. – Я имел неосторожность упомянуть о полосках на бабушкином белье, и это дает вам повод унижать мою возлюбленную… Но если ее при лично одеть, получилась бы героиня пьесы «Пигмалион».

– Что это за пьеса? – осведомился владелец мельницы.

– Ты совсем дикарь! – заметил директор. – Объясни ему! – обернулся он к дочери адвоката.

– Объясни сам! – возразила она.

Владелец мельницы добродушно улыбнулся.

– Не надо мне объяснять, – заявил он. – Я был на всех оперетках.

– Ну и хватит с тебя, – сказал директор. – Больше не ходи.

Вся компания, включая владельца мельницы, покатилась со смеху; не смеялась только дочь адвоката. Полковник и окружающие его чопорные дамы снова враждебно посмотрели в сторону весельчаков, а дочь полковника продолжала танцевать с артиллерийским капитаном. После румбы оркестр почти мгновенно заиграл новое танго. Капитан попытался было согнуть вытянутую и словно одеревеневшую руку своей дамы, но это ему не удалось.

«Дьявольски скучный гарнизон! – решил он. – А дирижер – просто баран в мундире. Мерзавцы дудят уже полчаса без перерыва». Потом мысли его опять с нежностью вернулись к кобыле: «Надо будет показать ее ветеринару – У нее что-то неладное с правым глазом… Как бы не подвела на скачках!..»

Пока артиллерист предавался тревожным размышлениям о воспаленном глазе своей кобылы, в зал проникла собака сына депутата. Ее появление вызвало не гнев, а только веселое оживление. Она быстро обежала весъ зал, обнюхивая танцующих, потом, отыскав хозяина, покорно легла и свернулась у его ног.

– Это пятый кавалер в нашей компании! – промолвила дочь адвоката, поглаживая пса. – И надо думать, единственный, которого не свела с ума ваша Лила.

– Ты начинаешь терять чувство юмора, – заметил директор, устремив на нее серьезный взгляд.

– Зато приобретаю мудрость, – отпарировала она.

– На что тебе мудрость? – сказал директор. – Давай-ка чокнемся!..

Но дочь адвоката не стала с ним чокаться, а обернулась к инспектору.

– Вам тоже нравится Лила, инспектор? – презрительным тоном спросила она.

– Нет! – решительно ответил он.

– Льстец! – благодушно, но безошибочно определил кто-то из компании.

– Я сторонник свежего, но не первобытного, – заявил инспектор.

– Тогда идем танцевать! – предложила дочь адвока та. – Играют наше танго.

Инспектор поспешно встал. Настроение его сразу улучшилось. Он понимал, что дочь адвоката пригласила его лишь для того, чтобы позлить сына депутата или офицеров, и все же был на седьмом небе.

Тесно прижавшись друг к другу, они поплыли к танце.

Дочь адвоката сделала легкую гримасу: в благоухании духов и табачного дыма, распространяемом парадной формой инспектора, ее вздернутый носик почуял слабый, еле уловимый запах карболки – запах участка и подвала, в котором пытали Варвару.

После облавы в рабочем квартале воцарился страх. Безработица и голод временно отступили на второй план. Мужчины угрюмо здоровались друг с другом, женщиеы перестали ссориться по пустякам, дети притихли. На всех лицах было написано «провал» – слово, означающее аресты, допросы, избиения, разгром целой партийной организации – всего, что было создано. Распространялись разные слухи: одни говорили, будто во время облавы какая-то женщина была застрелена при попытке перейти вброд реку; другие, наоборот, утверждали, что ей удалось скрыться. И только немногие, получившие сведения из партийных источников, узнали, что случилось самое страшное: ее задержали и подвергли зверским истязаниям в полиции.

Круглые сутки по узким уличкам рабочего квартала сновали конные патрули в касках и блестевших под дождем резиновых плащах. Безработные часто собирались небольшими группами на перекрестках. Между ними и патрульными возникали перебранки.

– Эй вы, сукины дети! – кричали патрульные. – Опять собрались?

– А что?… Разве запрещено разговаривать? – спрашивали рабочие.

– Разойдясь, а то всех заберем!

– Забирай, коли стыда нет! – возражал какой-нибудь щуплый старенький тюковщик с пожелтевшим лицом.