Табак

В единственной комнатушке их домика было полутемно и жарко. Солнце последних дней лета нагревало низкую кровлю, а двух крошечных окошек, хоть они и были открыты, едва хватало, чтобы проветрить комнатку. От земляного пола, обрызганного водой и только что старательно подметенного, исходил запах влажной глины. Треть комнатки была занята топчанами, застланными одеялами из козьей шерсти, а остальное пространство – сундуком для платья, двумя стульями и грубо сколоченным столом, за которым семья обедала.

Через открытые окна, до половины завешенные ситцевыми занавесками, доносился разговор матери Лилы с соседкой. Мать возбужденно жаловалась, что Шишко в самый разгар сезона опять остался без работы – его уволили со склада фирмы «Эгейское море» за ссору с мастером. Лила улыбнулась. Вчера она добилась, чтобы отца приняли на склад «Родоп». Когда директор местного филиала «Родоп» был в хорошем настроении, он не без сочувствия выслушивал своих работниц, особенно миловидных. Тронутый просьбой Лилы, он обещал принять ее отца на работу. У Лилы были основания побаиваться его доброты, но сейчас она об этом не думала.

Она открыла дверь и, выглянув в маленькую прихожую, выходившую во двор, звонко крикнула:

– Папа, иди сюда!

Шишко чинил во дворе плиты, которые он принес из города на спине. Когда его увольняли со складов, он принимался за ремесло жестянщика, используя старые материалы и инструменты своего шурина, который держал небольшую, но бойко работавшую мастерскую на главной улице. Шишко был человек необразованный, но его знали все коммунисты городка. Известность его вела свое начало еще с «тесняцких» времен, [12] когда члены партии устраивали сборы на поляне за городом и удивляли горожан своей дисциплиной и успехами в гимнастике. В гимнастических упражнениях Шишко всегда был первым, так как в молодости обладал большой физической силой. Позднее партия сумела превратить его силу в духовное мужество, и он не раз проявлял его в борьбе с хозяевами. Коммунисты города высоко ценили его опытность в проведении стачек. Во время одной стачки он при столкновении с полицией потерял глаз.

12

…с «тесняцких» времен – то есть со временя до 1919 г. Болгарская социал-демократическая партия в 1903 г. разделилась на так называемых «широких социалистов», стоявших на позициях, близких меньшевикам, и на «тесных» социалистов, близких большевикам и положивших в Болгарии начало революционной марксистской партии рабочею класса. В мае 1919 г. партия «тесных» социалистов была преобразована в Болгарскую коммунистическую партию.

Вспотевший от жары и работы, Шишко вошел в комнату. Темя у него было лысое, лицо красное и круглое. Мускулы на плечах и груди, которыми он когда-то поражал своих товарищей на собраниях «тесняков», чувствовались и теперь под ветхой, старательно заштопанной рубашкой.

– Папа, я ухожу, – сказала Лила.

– Куда? По делу? – озабоченно спросил Шишко.

На его лице мелькнуло выражение тревоги. Слово «дело» означало у них встречу с товарищем-подпольщиком или партийное задание.

– Нет. У меня встреча с Павлом Моревым.

Шишко перевел дух. Павел Морев был членом областного комитета, он жил в Софии – жил легально.

– Передай ему от меня привет и скажи, что ответственный в городском комитете за складские организации взял слишком уж высокий прицел. Надо немного дисциплинировать товарищей из «Эгейского моря». Понимают они тактику или нет? Все уже на подозрении у полиции, а из-за моего увольнения разбушевались и наломали дров. У меня, слава богу, пока руки есть – с голоду не помру…

И Шишко протянул дочери свои громадные грубые руки. Он тяжело дышал, так как страдал астмой, которая с возрастом все усиливалась.

– А что же нам делать, если не бушевать? – спросила Лила. – Покоряться, словно мы не люди, а овцы?

– Нет, так нельзя! – возразил Шишко. – Мы стали на анархистов смахивать. Мастер уволил со склада весь партийный актив и погубил все, что мы сделали до сих пор. А ты тоже напрасно пререкаешься с мастерами, когда надо и не надо.

– Мы знаем, когда надо! – самоуверенно проговорила Лила.

– Знаете, как бы не так! Ничего вы не знаете! – пробурчал Шишко. – Последнее время уж очень вы, молодые, важничаете…

– Учимся на ваших ошибках.

– Ишь какая! Так, значит? – Шишко нахмурился, но хорошее настроение у него не пропало. – Если тебя этому учит Павел Морев, ты ему скажи: и мы, старики, кое-что сделали. Массовую партию основали, стачечную борьбу развернули, восстания поднимали – разные такие мелочи за нами числятся…

– Павел Морев рассуждает так же, как ты, но это неправильно.

– Значит, ты и его стала учить уму-разуму?

Шишко устремил на дочь сердитый и в то же время довольный взгляд. Он был почти неграмотен, но партия научила его ценить образование. И не в пример Чакыру, который долго не уступал мольбам дочери не отдавать ее в школу домоводства, Шишко приложил все усилия к тому, чтобы облегчить обучение Лилы в гимназии. Однако Лила не смогла закончить курса: ее исключили из одиннадцатого класса за участие в марксистско-ленинском кружке.

Лила была высокая тоненькая девушка со свежим лицом, прямыми темно-русыми волосами и светло-голубыми глазами; острый взгляд этих глаз всегда будил в учителях неприязненное отношение к ней. Однажды на уроке латинского языка Сюртук за что-то рассердился на Лилу и назвал ее ведьмой. Однако эта ведьма была весьма недурна – с красивыми плечами, полной высокой грудью и стройными ногами. Местные донжуаны, которые собирались под вечер у кино и, щелкая семечки, разглядывали хорошеньких женщин, считали ее одной из самых интересных девушек в городе. Однако всегда добавляли, что она недоступна и зла, как оса.

Лила познала все темные стороны бедности: и ветхий домишко с глиняным полом, где прошли невеселые годы ее детства; и долгие зимние месяцы безработицы, когда ее отец с трудом добывал деньги на хлеб; и вечную задолженность за право учения в гимназии; и слабость от голода после пятого урока; и отсутствие пальто зимой; и рваные туфли в дождливую осень.

Она познала также всю напряженность партийной работы: и бесчисленные допросы в учительской насчет марксистско-ленинских кружков; и боязнь предательства, когда приходилось разбрасывать ночью листовки; и холодную дрожь на явках с товарищами-подпольщиками, и страх перед пытками, которые грозили ей в случае провала.

Она познала всю подлость того мира, против которого боролась и который ненавидела до глубины души; безуспешные попытки табачных фирм подкупить ее отца, наивный план одного полицейского сделать ее провокатором и своей любовницей, безмерную алчность хозяев и тупость и продажность их слуг.

Она познала еще многое другое. И все это делало ее красоту холодной и суровой.

– Ну, в добрый час! – сказал Шишко. – Мне надо работать.

Он спешил закончить починку двух плит к вечеру, чтобы отнести их в город и получить деньги.

– Подожди, папа! – быстро сказала Лила. – Я хочу сказать тебе кое-что.

– Ну, говори! – Шишко усмехнулся. – Тебе нужны деньги на подметки? Вот принесу нынче вечером.

– Нет, я не о деньгах!.. – Свежее, с редкими бледными веснушками лицо Лилы залилось румянцем, но глаза светились решимостью. – Я хотела сказать тебе о другом… Павел Морев и я… мы любим друг друга.

– Что? – прохрипел Шишко.

Лицо его болезненно сморщилось, брови сдвинулись – словно кто-то неожиданно ударил его.