Табула Раса

Поначалу, конечно, было трудно. Одна расчистка участка чего стоила. Но, надрываясь на тяжёлой физической работе, старик как-то совсем забыл о сердце и прочих внутренних органах.

За девять лет вид Александр Петрович приобрёл экзотический. Кожа его, выдубленная солнцем и ветром, приобрела красновато-коричневый оттенок, что в сочетании с длинными седыми волосами делало его похожим на старого индейца. Образ, правда, нарушала типичная российская щетина, росшая от скул до кадыка и, неизвестно почему, всегда выглядевшая так, словно её обладатель не брился ровно две недели.

Хотя старик трудился круглый год без отдыха то на огороде, то в саду, успевая ещё и с ружьишком побродить и грибочков насолить-насушить почти в промышленных масштабах, чувствовал он себя гораздо лучше, чем девять лет назад. Но всё же, возраст давал себя знать – спать Александр Петрович стал уж очень чутко. Чуть что, просыпался, и, главное, заснуть, потом не удавалось.

Вот и сейчас, ровно кольнуло что-то. Александр Петрович успел даже заметить последнюю вспышку света, перед тем, как фонарь у дома погас. Вот ещё незадача, лампочка что ли, перегорела? Опять расходы. Эти лампочки на столбах дорогущие. Александр Петрович вздохнул и повернулся на другой бок.

Но сон не шёл. Что-то ощущалось неприятное. И дело было не только в перегоревшей лампе. Панин ещё поворочался некоторое время, а потом, кряхтя, больше для порядка, конечно, чем от реальной боли в суставах, встал с постели и подошёл к другому окну.

Посёлок, насколько это было видно, весь погрузился во тьму. Как ни странно, но этот факт даже несколько приободрил прижимистого старика – не надо тратиться лампочку покупать, не в ней дело. А вот пусть утром электрик из Городка приезжает и чинит всё, что положено. У их товарищества с ним договор, так вот пусть получаемые денежки и отрабатывает. Взносы-то регулярно на все такие дела собирают.

Собственно, теперь можно было бы и ложиться, но Александр Петрович по опыту знал, что уснуть ему до утра не удастся. Ну, раз такое дело, можно и выйти покурить, тем более что супруга его, Людмила Ивановна, взявшая моду в последнее время ограничивать количество выкуренных мужем за день сигарет, спит, и эта сигарета окажется несчитанной.

Панин накинул на плечи куртку, вышел на крыльцо и с удовольствием закурил. И тут он заметил то, чего не разглядел из окна – странное красноватое зарево, повисшее над посёлком.

– Это что ещё такое? Никак пожар? А что же тревогу-то никто не поднимет. Спят, небось, все, как сурки. Этак и весь посёлок сгорит!

Старик попытался понять, где пожар. Но это оказалось невозможно. Красное зарево заливало небо как-то уж очень равномерно, и сполохов нигде не было видно.

– Что за чертовщина? Уж не бомбу ли на нас американцы сбросили?

Американцев Панин не любил и готов был обвинять их во всех мыслимых и немыслимых грехах.

Поразмышляв немного о коварных американцах и докурив сигарету, Александр Петрович огляделся и заметил, что в стороне Барминцевского участка светятся слабые огоньки. Ясно там не спят. Надо бы к ним сходить и разузнать, что и как.

Он вышел за калитку и зашагал в сторону Барминцевых, но по дороге вспомнил, что идёт без штанов, и вернулся одеться поприличнее.

Пока ходил туда-сюда, пока искал в темноте комнаты нормальную одежду, прошло довольно много времени, и к калитке Барминцевых Панин подошёл одновременно с Танюшкой Раскольниковой.

Панин поморщился. Не любил он Раскольниковых. И козу эту вертлявую, Таньку он тоже не любил. Время почти час ночи, детям давно спать пора, а она всё бегает по чужим участкам. А вот сейчас чуть не толкнула пожилого человека, лишь бы первой в калитку проскочить. Ну и молодёжь пошла!

Александр Петрович в досаде от этой встречи едва не повернул восвояси, но любопытство победило, и он вошёл в калитку.

Из темноты кустов смородины его яростно облаяла, раздражённая всей этой ночной суетой, Агата, и Панин сердито погрозил в сторону кустов клюкой, с которой для солидности ходил последние годы. Агата и Александр Петрович терпеть друг друга не могли и при каждой встрече высказывали друг другу взаимные претензии. На равных.

Из-за глупой собачонки Панин добрался до крыльца дома, на котором стояли взволнованные Вера Кирилловна, Марина Александровна и Варя Барминцева, с заметным опозданием, и так и не понял того, что сбивчиво объясняла Танька. Впрочем, понять эту сороку вообще было мудрено – балаболит, что не попадя, да ещё и тараторит так, что и слов-то толком не разобрать. Какие-то утонувшие и разрезанные машины, какая-то пыль…

А пожар-то где?

Тут Вера Барминцева, наконец, заметила Панина и спустилась к нему.

– Ох, здравствуйте, Александр Петрович. Как хорошо, что вы пришли. А то мы тут с Мариной прямо растерялись.

Она помогла Панину подняться на крыльцо и подвела к стоящему там креслу.

– Присаживайтесь, пожалуйста.

Александр Петрович не спеша уселся, установил клюку между колен, сложил узловатые ладони на рукоятке и строго спросил:

– Да что тут творится-то? Толком объясни.

– Да мы сами пока ничего не поняли. Вроде катастрофа произошла какая-то. Дорога разрушена, вместо неё какая-то пыль. Алексеева машина по самую крышу в эту пыль провалилась.

– А ты сама, что ли видела? – Уточнил Панин.

– Да вот Таня рассказывает.

– Нашла, кому верить. Да я этой балаболке не поверил бы даже, если бы она собственное имя назвала бы.

– Это ещё почему? – Обиделась Марина Раскольникова за дочь.

– Да потому, что яблочко от яблоньки недалеко падает.

Бедная Барминцева так растерялась от этой грубости, что не нашлась, что и сказать, а у Раскольниковой старшей злобно сузились глаза. Сейчас она этому пню трухлявому всё выскажет. Мало не покажется.

Но тут накалившуюся атмосферу разрядил весёленький мотивчик из кинофильма «Игрушка». Это затрезвонил звонок на калитке Барминцевых.

Агата тотчас взорвалась раздражённым лаем. По её мнению, ночка выдалась через чур беспокойной. Следом за ней загавкали Марк Августус Виктурос-пятый, и Грей.

– Развели псарню, – буркнул Александр Петрович сердито, – Верка, иди, уйми их, а то порвут кого-нибудь.

– Кто бы это мог прийти ночью? – Спросила Вера Кирилловна, испуганно поёживаясь.

– Женщина! – Презрительно фыркнул старик. – Трусиха! Так и быть, пойдём вместе посмотрим. Но если меня твоя шавка укусит, я её в Бобровке утоплю.

– Тебя самого там утопить надо, – обиженно и сердито прошептала Таня вслед Панину и показала его удаляющейся спине язык.

За калиткой стояла Наталья Сосновская.