Таежный гамбит

— Однако нет, не пугают, Арсений, не пугают, — через секунду-другую уверенно резюмировал Мизинов. — Откуда пуля пришла?

Маджуга снял папаху и покрутил в руках.

— Вот дырка-то, — показал он. Под самой кокардой зияло аккуратное пулевое отверстие.

— Смотри, что получается, — Мизинов влез на козлы и взял вожжи в руки. — Ты сидел, верно?

— Ну да.

— Теперь смотри. Мы с тобой примерно одного роста. На каком уровне сейчас моя голова?

— На уровне лошадиной гривы, Лександра Петрович.

— То-то и оно! Стреляли не в тебя, могу успокоить. Впрочем и не в меня…

— В кого же тогда? — оторопел Маджуга и стал озираться по сторонам.

— Ты прав, Арсений, третьего здесь нет, — улыбнулся Мизинов. — Но нет третьего человека, — он сделал ударение на последнем слове.

— Любите вы, Лександра Петрович, загадками говорить, — скривился Маджуга в простоватой гримасе.

— Не буду тебя мучить. Да и времени нет. Стреляли в Бурку.

— В лошадь?! — у Маджуги глаза сделались похожими на два николаевских медных пятака.

— Именно. Кому-то непременно надо, чтобы мы не поспели вовремя на Пристань. Это уже становится интересным. Но, по крайней мере, убивать нас пока не станут. Лошадь наша, слава Богу, цела. Так что вперед, Арсений! Предчувствия у меня не хорошие. Надо успеть!

— Ну щас дождется он у нас, китайчонок ваш! Уж я его! — пригрозил Маджуга, размахивая кнутовищем над крупом Бурки.

Мизинов ничего не ответил. На душе было скверно.

5

К дому неслись, оставляя за собой клубы густой бурой пыли. И едва открылся на повороте мизиновский дом с распахнутыми настежь воротами двора, как генерал понял, что его опасения были не напрасными, и оставшиеся метры все торопил и торопил время…

Но вот Бурка встала наконец, фыркая и сбрасывая пот. Мизинов выскочил из брички и влетел в ворота. Посреди двора на четвереньках стояла пожилая женщина и причитала в полный голос:

— Страдалец мой! Христарадненький! — и все склонялось над чем-то белым и неподвижным на земле.

Мизинов подбежал и увидел распластавшееся тело в одном исподнем. Сквозь белую рубаху проступали багровые кровавые полосы. Мужчина лежал бездыханно. Неподалеку от него, метрах в пяти, навзничь распластался Ойхэ. Руки его были раскинуты в стороны, в одной он все еще сжимал литовку [18] за косье. Ойхэ был мертв — сомнений в этом не оставалось ни у Мизинова, ни у Маджуги. Мизинов осторожно поднял голову парнишки за волосы и ужаснулся — все лицо его было обезображено. Лица, можно сказать, не было вовсе — одно сплошное кровавое месиво.

18

Литовка — коса (иснтрумент).

— М-да, — вымолвил Мизинов, опустил голову и выпрямился. — Стреляли в лицо… Прости меня, мальчик, за скверные мысли…

— Лександра Петрович, может, они еще не ушли далеко, а? Может, догнать? — кипятился Маджуга.

— Охолонь, Арсений, — осадил его Мизинов. — Эти люди все делают четко. Они уже далеко. Да и рисковать мы не можем, понимаешь? Марковна, что случилось? — Мизинов тронул женщину за плечо. Под его рукой тело затряслось, как в лихорадке.

— Александр Петрович, батюшка! — Марковна подняла на него заплаканные невидящие глаза. — Что же это?.. Егор-то мой, а?.. Забили, в усмерть забили!.. — и снова заголосила, склоняясь над телом.

Мизинов опустился на колени рядом с Егором, перевернул его на спину. Глаза старика были полузакрыты, сквозь приоткрытые веки гляделся едва заметный зрачок. Мизинов приоткрыл веко, потрогал шею под скулой. Есть надежда!

— Марковна, он жив, жив! Маджуга, скорее! Подхватили осторожно! Несем ко мне в светелку!

Хорунжий приподнял Егора за ноги, Мизинов ухватился за подмышки, и они понесли обмякшее и тяжелое тело в дом. Марковна, причитая и утирая слезы фартуком, семенила следом. Этих супругов год назад порекомендовал Мизинову тот же Куземов, и с тех пор старики жили в его доме, целиком ведя несложное хозяйство холостяка. Егор и Марковна были сибиряками, как, наверное, каждый второй в этом далеком, но совершенно русском городе на краю земли…

Егора уложили на хозяйскую кровать лицом вниз. Мизинов с Маджугой вышли на кухню, помыли руки и вернулись к кровати.

— Снимаем рубаху, — Мизинов велел Маджуге приподнять Егора за шею и поддерживать, а сам начал осторожно срезать ткань рубахи. Спина была исполосована вдоль и поперек. Но на счастье, глубоких ран оказалось всего две. Лоскуты рубахи присохли к этим ранам и не отставали.

— Не отрывать лоскутки! — командовал Мизинов. Обращение с ранеными было привычным делом многих офицеров окопной войны. Мизинов и сам перевязал на фронте стольких раненых, что этого контингента достало бы на целый полковой госпиталь.

— Марковна, тащи сюда бинты и кипяток… Да не голоси ты, он будет цел… Потом все расскажешь!

Старуха выбежала и вскоре возвратилась с большим баулом и ковшом кипяченой воды, поставила все рядом с Мизиновым. Генерал развел в небольшой плошке раствор марганцовки и принялся аккуратно протирать спину Егора. На глубокие раны наложил смоченные марганцовкой бинты и велел туго перетянуть старика бинтом.

— Арсений, это по твоей части. Покрепче, но не резко… Вот так…

Когда с перевязкой было покончено, Мизинов велел подложить под лицо Егора несколько подушек и оставить его лежать на животе.

— Пусть отдыхает, Марковна. Сиди рядом и следи. Не тревожь его. Повязки сменим к вечеру. Не поить его и не кормить. Да, впрочем, он и не попросит пока…

— Александр Петрович, батюшка, а он выдюжит? — поскуливала Марковна.

— Я и не таких с того света возвращал в окопах, — успокоил ее Мизинов. — Обязательно выдюжит. Дня через два сделаю тебе состав крапивный на спирту, здорово помогает. Станешь прикладывать. Мне солдатики пензенские на фронте показали… Ну, — Мизинов присел на край кровати, — теперь рассказывай. Сколько их было? Когда нагрянули?