Таганский дневник. Книга 1
Шрифт:
Первый, законный день новой весны!! Сегодня особенно тепло, хотя пригревает уже с неделю, тает потихоньку. Вечером 300-й «Антимиры». Проблема — идти или не идти на банкет. Не идти — это какой-то выпад, нечто вроде демонстрации, дескать, не солидарен с вами. Еще скажут — зазнался после «Живого». Еще не сыграл, а уже забурел. И идти — соблазнительно больно — сидеть за столом и не выпить и не поесть. А я слово дал — до 6-го сухой закон и ограниченная обжорка. А потом Зайчик!.. Вдруг он не пойдет, а не пойти он может запросто, дескать, я в 300-м не участвую, что же я полезу за стол.
Сегодня с 10 до 12 репетировали «Живого», убирали сомнительные места для
300-й [60] прошел прекрасно, сверх ожиданий. Читал Андрей, потом ресторан ВТО.
Я удивляюсь Высоцкому — какая у него глотка?! Феномен. Кажется — предел, все, дальше ничего не будет, оборвется — нет, он еще выше, еще мощнее и звонче издает звуки.
Начали с ним «Баньку», мне не пелось и тональность я не выдержал и перестал, а он за двоих стал шпарить, да по верхам, да с надрывом. Ох, молодец! Андрей повернулся:
60
300-й — то есть трехсотый спектакль поэтического представления «Антимиры» по произведениям Андрея Вознесенского, в котором он сам принимал участие.
— Володя, ты гений!!
И в самом деле, Володя — Гений, добрый гений.
В ГОРКОМЕ заседание идеологической комиссии ведет Гришин, шеф с Дупаком будут присутствовать на нем и прогон, очевидно, пройдет без них.
ЗАМЕТКА
ПРИМУС и даже газовая горелка — ДАЛЕКО НЕ ЛУЧШЕЕ СРЕДСТВО ДЛЯ ПОДОГРЕВА МОЛОКА при ночном кормлении ребенка. Гораздо проще налить из термоса в кружку горячей воды и опустить в нее бутылочку с молоком.
На заседании идеологической комиссии Шапошникова сказала: «Театр на Таганке выгнал Высоцкого, так его подобрал «Мосфильм».
В 13 часов начался прогон «Живого». На нем присутствовали: Бояджиев, Вольпин, Рощин, Рыжнев Димка и еще некоторые деятели, тоже очень умные. Ну, например, Ульянов, Войнович и которых я не знаю.
Прогон шел грязно, после двухнедельного перерыва сразу стали играть, подзабыли, спектакль еще не накатан и т. д.
Шеф. Грязно, он не катится, подразвалился… у тебя были хорошие места, но тоже… в общем, я тобой сегодня не очень доволен, были репетиции лучше.
Войнович — в полном восторге, за последние 25 лет не помнит ничего подобного — лучший спектакль всех времен и народов.
Вольпин. Поздравляю с блестящей работой, чудесно, очень рад…
Бояджиев. Позвольте вас поцеловать… поздравляю, отлично, грандиозно. Мы вот там долго обсуждали, как сделать, чтобы спектакль пошел, и вот к чему пришли. К двум основным моментам.
Надо заставить их досмотреть, они могут возмутиться и уйти, поэтому надо смягчить начало. Чтобы вы, допустим, выходили не артистом, а Кузькиным, тем, которым вы становитесь в конце, то есть — приличная жизнь, когда он экипировался в новый пиджак, кепочку и т. д. Это снимет напряженность и подчеркнет, что — вот как я живу сейчас, но до такой жизни я пришел не сразу, а вот сейчас и покажу и т. д. Это первое, второе — если первый акт, это человек попавший под колеса и его жмут и давят, и он чудом выживает, то второй акт Кузькин должен наступать, он уже и сам не прочь прижать, активно вступать в драку, зная, что он прав и поэтому победит.
Как критик, я бы, конечно, вам этого не посоветовал, потому что я целиком и полностью принимаю и понимаю ту трагическую интонацию, в которой вы все дело ведете, а на вид с улыбкой, с шуткой. Но что поделаешь — спектакль могут закопать и надо придумывать, как спасти
его. Это громадная победа Советского театра и т. д. Позвольте вас поцеловать…Кстати, ему сегодня исполнилось 60 лет.
Рыжнев Д. Ну, я ничего подобного за свою жизнь не видел…
Ты меня потряс до глубины души. Молодцы, но как партийный член, я вам скажу — вы что, охуели? Вы соображаете, что делаете, да вас задавят за этот спектакль тут же, на месте.
Как показали дальнейшие события, он был ближе всех к истине.
Стали обсуждать с шефом, с Можаевым новое начало, сочинять текст и т. д. Я чуть не опоздал на спектакль. В конце концов они договорились до того, что начало старое прекрасное и ну их всех на х. Пусть смотрят так как есть, надо отстаивать свои позиции и т. д. арифметику в начале над мешком придется выкинуть, сократить.
На прогоне пятого были: Вознесенский с Зоей: — Грандиозно, гениально. В тебе столько всего… они смеялись, а я плакала — эти глазенки твои… Поздравляю, умница и т. д.
1. Флеров, 2. Капица, 3. Гинзбург.
Прогон шел отлично, как никогда. Шеф, чего с ним никогда не было, в перерыве собрал артистов, позвал меня, пожал руку:
— Молодец, очень хорошо, благодарю и т. д. Ах, если бы он завтра так шел… прошу второй акт, не теряйте темпа.
Можаев. Молодец! Ну, ты прям на две головы вырос по сравнению с прошлым годом и т. д. Ничего, все будет нормально.
Встал рано. Зайчик проводил меня, сообразил мне завтрак кофе. Я сделал зарядку, хотя плохо спал ночь. Помолился и пошел… в церковь. Внизу службы не было, замок. Я пошел наверх — там отпевали старушку. Помню, кто-то спросил: — Как звать? — Анной. Меня попросили помочь перенести гроб и сверкни у меня шальная мысль — А не Федота ли, моего Фомича отпевают сегодня?! Не его ли я провожаю сегодня в последний путь, не его ли в гробу перенес? Купил свечку, поставил перед распятием, попросил Бога за Кузькина, за Любимова, за семью, за театр. Сейчас уж думаю — может, много попросил? Надо было поскромнее быть. Но вышел с хорошим сердцем и с ясной головой, и, главное, спокоен был, как усопшая Анна, царство ей небесное, земля пухом!
Всех собрал шеф в зале, как перед боем, такое всех охватывало волнение и озноб.
— Не ждите никакой реакции, предупреждаю — будете играть как при пустом зале. Это и ничего, проверим себя, играйте для себя, обычная репетиция, играйте в свое удовольствие, заряжайтесь от партнеров, как будто четвертая стена — она как раз сегодня и будет.
— Ну, неужели они не живые люди, ну хоть что-то, где-то должно их прошибить.
— Не надейтесь и не обольщайтесь, поверьте моему опыту. Глядите иногда на меня… я показываю рукой так, где поднять ритм, где осадить, по моему виду вы поймете, как идет. Ну, с Богом!
Перед этим стоял шеф со мной на сцене и волновался, суетился, чего-то молол не относящееся к делу. Я старался от него смыться, уйти от общения, чтобы не задрожать. Он поднял руки кверху: «Господи! Ну, есть ты там или нет? Помоги!» — «Есть». Шеф наивно переспросил: — Есть?
И грянул бой… У меня пошло, я быстро успокоился и потащил весь обоз за собой. Временами глядел в зал. Закшивер отвернулся от сцены, записывает что-то. Ищу глазами незаметно Катю… не нахожу. Друзья сидят рядом, беспрестанно оба курят, друг от друга прикуривают, сигаретки не гаснут. Иногда шеф реагирует, но остается в дураках — никто не поддерживает. Зал как будто вымер, 40 человек живых сидит в зале, а мы играем будто для кресел.