Таинственная незнакомка

— Какие?

— Кто с вами сотрудничал? Кто входил в вашу группу? Как звали осведомителей? Где они? Где радист?

Она молча смотрит в окно — сквозь стекло видны ветви деревьев. Из окна ее камеры была видна только голая серая стена и кусочек неба.

— Гёбель, ведь я могу поговорить с вами иначе.

— Я это знаю.

— Один-два раза вы, может, и выдержите, но на третий — уже нет! Господин фон Левитцов рассказал нам все после первого же раза.

— Зачем же вы меня спрашиваете, если уже все знаете?

Пихотка хватает телефонную трубку:

— Приведите подследственного Левитцова!

Увидев советника, Хильда поражается. За эти несколько дней он постарел, сильно постарел. Он выглядит совсем обессилевшим.

Советник уголовной полиции с удовлетворением отмечает то впечатление, которое произвела на Хильду эта встреча.

— Не стесняйтесь, Левитцов. Используйте возможность поблагодарить вашу бывшую руководительницу за все, что она для вас сделала.

Левитцов стоит, опустив голову. Хильда прекрасно понимает циничный трюк своего мучителя, который почти дружеским тоном произносит:

— Ну что же, Левитцов, почему вы не говорите спасибо? Я думал, вы вежливый человек!

— Я знала Удо фон Левитцова не только как вежливого, но и как порядочного человека.

— А я вас не спрашиваю, Гёбель. И к тому же ваш порядочный Левитцов без всякой необходимости свалил на вас всю вину. Он рассказал все о вашей преступной деятельности. Он вас не щадил.

— А вы его пощадили, господин советник уголовной полиции?

— Придержите язык, Гёбель! Я жду ваших показаний, и терпение мое на исходе!

Он в бешенстве оборачивается к советнику:

— Левитцов, повторите то, что вы мне рассказывали!

— Я подписал протокол.

— Повторите, говорят вам!

— Мне нечего добавить к тому, что я сказал. — Он впервые поднимает голову и произносит: — Простите меня, Хильда.

Лицо Пауля Пихотки наливается кровью. Он достиг совсем не того, чего хотел.

— Левитцов, вы что, желаете, чтобы и к вам были применены особые условия содержания под стражей?

Левитцова уводят. Пихотка пускает в ход свой последний козырь.

— Вам нечего радоваться, Гёбель! Левитцов рассказал то, что знал. Вы знаете больше, Гёбель. Вы руководили группой. Кто входил в состав вашей группы? Назовите имена!

Не дождавшись ответа, на который он и не рассчитывал, Пихотка тихо и угрожающе добавляет:

— Гёбель, вы хотели бы снова увидеть вашу мать? Разумеется, хотели бы. Если вы заговорите, я попытаюсь спасти ее от концлагеря.

— Как чувствует себя мама?

— Я хочу знать имена!

— Мою мать зовут Эльза Гёбель.

Исчерпав безрезультатно все свои возможности, Пихотка внезапно успокаивается:

— Сознаюсь, вы импонируете мне, Гёбель. Вопрос только, удастся ли вам сохранить ваше невозмутимое спокойствие на Принц-Альбрехт-штрассе.

Оставшись один в кабинете, советник уголовной полиции долго смотрит на внушительный по размерам документ, который он должен передать бригадефюреру. Ему ясно, мать действительно была не в курсе дела. Но это ее не спасет. Он все еще никак не может согласиться с мыслью, что Хильде Гёбель удавалось вести скрытную вторую жизнь. «И пусть бригадефюрер этому не верит, а я не могу это доказать, но не исключено, что она действительно была руководителем группы».

«Чего доброго, я и в самом деле стану набожным», — не без иронии думает Тео, опускаясь на колени перед алтарем. Он ждет Соню. Ему нужно с ней посоветоваться. Словно целиком углубившись в молитву, он опускает голову на сложенные руки и думает о Хильде: «Как ее можно спасти? В чем была наша ошибка?» Он мучительно размышляет, но в глубине души понимает, что не придет ни к какому выводу, потому что мысли его невольно переключаются на другое.

Рядом с ним опускается Соня. Она побледнела и похудела, но осталась такой же хорошенькой.

Мысль о том, что Соня могла угодить в лапы этих охотников за людьми, разрывает ему сердце. Страх за нее, которая так не похожа на решительную Хильду, перехватывает ему дыхание.

Соня рассказывает, что она слышала в «Адлоне». Ходят ужасные слухи. Одни называют Хильду Гёбель опаснейшей шпионкой после Маты Хари, другие утверждают, что она стала жертвой злобной клеветы. Она работала одна, так как никто больше не арестован. Советник схвачен только из-за валюты. Кое-кто поговаривает уже о готовящемся процессе.

— Она ничего не сказала, Соня. И она ничего не скажет.

— Неужели мы не можем ей помочь?

— Поверь мне, Соня, если бы мы могли переговорить с ней, она бы нам приказала: затаитесь на некоторое время, а потом продолжайте наше дело. Она наверняка много думает о нас.

— Я думаю о ней день и ночь.

Облаченный в черную форму, бригадефюрер Шелленберг сидит за письменным столом. Пауль Пихотка держится на заднем плане. Он чувствует, как его охватывает легкий озноб. Хильда Гёбель провела на Принц-Альбрехт-штрассе только около суток, а ее уже трудно узнать. При взгляде на нее его снова охватывает страх, который он уже начал было забывать. Достаточно одного слова бригадефюрера, и его тоже бросят в подземелье. А уж там с ним не станут церемониться. Только глаза Хильды Гёбель остались прежними. Они даже стали как будто больше. На человека в черной форме она не смотрит. Она вообще не обращает на него внимания, кричит ли он или говорит едва слышно. «Ей больно, — понимает Пихотка, — и она из последних сил старается не показать этого».

— Все порядочные немцы с негодованием отвернутся от такой личности! — вопит в бешенстве Шелленберг, потому что видит, как мало впечатления производят его слова на эту женщину, на это, по сравнению с ним, ничтожество, — Твое упрямое молчание является для нас лучшим подтверждением вины. А твоих сообщников мы найдем так или иначе. Так почему ты молчишь?

Она покачнулась, но тут же выпрямилась.

— Может быть, на советника уголовной полиции твои уловки и действовали. Он страдает приступами сентиментальности. А я позерства не терплю. Ты для меня все равно что кусок дерьма.

«Какая все-таки у нее сила воли», — думает Пихотка.

Это понимает и бригадефюрер. Он продолжает говорить о величии фюрера, которого не сокрушить никакими предательствами, но привычное воодушевление не приходит.

— Увести! — кричит он в телефон. Пихотке он говорит: — Забери ее назад. — И больше ничего — ни приветствия, ни угрозы, ни порицания.

Советник уголовной полиции покидает Принц-Альбрехт-штрассе в смятенном состоянии духа. «Мне и на этот раз удалось легко отделаться», — думает он.