Таинственная страсть (роман о шестидесятниках). Авторская версия

Час назад советник посольства Блябкин повез его куда-то, черт знает куда, на своем разболтанном «континентале». Этот маленький мужичонка, хлявый, блябский, умеренно вихлеватый, еще на самом первом приеме в посольстве подошел как бы случайно к двум красавцам, Робу и Юсту, и гостеприимно повел рукой над фуршетным столом: «Вы, ребята, пейте этих височек-то, не стесняйтесь. На меня не смотрите: я этих височек вот так нажрался!» И чиркнул себя пальцем по горлу. Юстас в своем безукоризненном песочного цвета костюме-тройке был похож на какого-нибудь скандинавского, ну, скажем, шведского аристократа. Он брал виски со льдом, отставляя мизинец. Пил глотками, потряхивал лед. Роберт тоже был вроде бы в хорошем костюме, однако забыл пиджак в гостинице и оказался в одной жилетке. Впрочем, и так было совсем неплохо: все его обожали, со всеми он пил на брудершафт, залпом.

Как-то странно в общем-то представала перед двумя советскими денди страна Всемирного Логоса. Бесконечные толпы, размахивающие советскими и индийскими флажками. Огромные обеды с мясом. Алкогольные тосты. Везде надо было произносить речи о вечной дружбе: откуда она взялась? Много ехидно улыбающихся журналистов, в основном англичан. Многовековая культура что-то не очень различается. Вот что действительно различается — так это натужная жизнь столицы, переплетение интриг, потуги всяких идеологий, вранье, дезинформация, шпионаж. К концу каждого дня, а их было уже шесть, начинает мучить тошнота. Повернешься к зеркалу, и тут же на тебя вылупляется пацан не старше лет двадцати: вот так отощал. Вокруг, где бы ты ни был, в университете ли, в публичной ли библиотеке, на лужайке ли крикета, в туалете ли, особенно в туалете, не говоря уже о барах, совершают плавные полеты белые мухи, видные только тебе. Стараешься смыться от всех, от всего этого Индо, от всех каст, браминов и парий, от всех их проблем, умоляешь Вишну — оставь меня, проскальзываешь через лобби отеля мимо непонятных искаженных ликов, в огромной комнате с недоступным потолком сворачиваешься клубком в углу миллионерского дивана, натягиваешь на лицо плед, мухи оседают в торшер.

Каким-то странным образом Роберт и Юстас потеряли друг друга в Нью-Дели. Последнего стала приглашать художественная коммуна индийской столицы. Литовцы, одно из потерянных племен санскрита, были тут, мягко говоря, не частыми визитерами. К тому же он привез с собой туго закатанный рулон своих гравюр, на которых одна его хорошо известная в Союзе линия, не прерываясь, превращалась то в балтийский пейзаж, то в табун лошадей, то в таинственную Деву в объятиях Лебедя, и из этого рулона он мог практически за один час организовать свою выставку на каком-нибудь чердаке делийской богемы.

Каждое утро Юст старался встряхнуть Роба. «Слушай, старый, давай кончаем пить, о-кей? Иначе мы с тобой не доплывем до Индии, заблудимся в бутылках. Давай отправимся сегодня вместе к моим новым друзьям, лады? Это интереснейшие мастера, я нигде еще не видел такой тесной связи с историческим фольклором. У них, конечно, своя особая метафизика, ты понимаешь? Увидишь, откуда возник ваш Николай Рерих. Ну?»

Роберт соглашался встретиться в назначенный час, но забывал об этом, да и вообще обо всем. Московские переводчицы, и в частности преданная Мира Салганик, пытались связать его с другом Раджем Капуром, однако все их хлопоты были тщетны. Антрепренеры Капура довольно бесцеремонно от них отбояривались, в лучшем случае говоря, что тот по каким-то причинам задержался в Голливуде. Однажды в отель «Виктория» заехала Наргис. Измученный самим собой Роберт пытался с ней поговорить с помощью Миры, однако понял только то, что она и Радж поссорились.

В тот день после ланча его отловил советник Блябкин. С неподражаемым амикошонством хлопнул по задворкам спины. «Хошь, Роб, я тебе покажу, фля, настоящий народный, фля, Дели?» В машине тут же извлек основательный ботл «Джека Дэниэла». «Вот говорят, что нельзя пить за рулем, так? А я никогда, фля, и не пью за рулем. Позволяю себе только когда стою на красный». Роберт хохотнул: «Зеленый загорелся, теперь давай мне свою бутылку». Сделав несколько глотков, он вернулся из мрака в эйфорию; мухи рассеялись. Вскоре они свернули туда, где светофорами и не пахло. Прямо под стенами шатких домишек спали люди вперемежку с коровами. Перекрестки были отмечены кучками заклинателей змей. Проститутки раскорячивались, показывая зады.

Возле ковровой лавки Блябкин остановился. Блябкин вытащил из бардачка паричок, и превратился Блябкин из лысоватого северного бюрократа в жгучего южного криминала. «Мне нужно тут взять корреспонденцию, ты меня понял? Вернусь через десять минут. Если начнут, фля, брать за яблочко, гуди!» И исчез. Прошло полчаса. Блябкина не было. На капоте «континентла» уже сидела куча детей и обезьян. Два взрослых хмыря свинчивали эмблему. Ноу, крикнул им Роберт в окно, ноу, ноу и ноу агайн! Воры дружелюбно смеялись: эмблема была отвлекаловкой, настоящая разборка шла сзади — снимали бампер и «акульи плавники». Он вытащил свои ноги наружу, встал и с удивлением обнаружил, что забыл для чего. Кто-то повис на нем, он стряхнул. Пошел в сторону заката. Шел без конца. Временами вынимал из штанов Джека, нет, не того, о ком подумал дурной читатель, а того, кто происходил от благовоспитанных Дэниэлей. Глотал. Мухи отлетали назад. Какого черта привязались именно ко мне? Впрочем, вот и коровы крутят хвостами, отмахиваются от своих мух. У каждой твари есть маленький сонм своих мух. Жаль, что у меня нет хвоста. А может быть, уже есть? Закат между тем взялся догорать. Роберт не в силах был смотреть на эти тлеющие угли. Почему никто не может на них отлить? Где великаны Олимпа? Где величавые Будды?

Трущобный Дели вдруг прекратился. Открылась огромная площадь с клумбами и круговыми разъездами автомобилей. Стоя на краю открывшегося пространства, он вдруг осознал, что не сможет его пересечь. Качался. Стонал. Делал несколько шагов в темно-рубиновый сумрак и отступал к кустарнику, где исходил сатанинскими визгами птичий грай. Неужели — конец?

Кто-то в пространстве, видимо, услышал его мольбу и приступил к гашению углей. На бесконечно далеком берегу площади стали зажигаться огни отелей. Над одним из зданий возникли голубые словеса: HOTEL VICTORIA. Это был его отель. Он призывал поэта под свои победоносные своды. Роберт гикнул и нырнул в пустоту. Помчал. Через семь с половиной минут он уже был под гостеприимным канапе. Швейцар в парике и белых чулках с фирменной улыбкой приглашал его без страха преодолеть карусель главного входа. Прошел и почувствовал себя в атмосфере комфорта. Все смотрели на него и улыбались — служащие рецепции, бас-бои разных возрастов, бармены, официантки фойе, так мило затянутые в свои сари, метр д’отель, прогуливающийся по своему пространству словно вегетарианский лев, безбрежная владычица Британского Содружества, королева Виктория, затмевающая своим нарядом даже раму трехметрового портрета, чины Адмиралтейства Ея Величества, несколько вице-королей всяк на свой манер, но каждый дружелюбен к сэру Роберту Эру, люстры, бра, парча и шелк великолепной эпохи — словом, все и вся аплодировали ему за бесстрашный пробег через площадь. Хотелось тут и остаться и заказывать один дринк за другим до полной отключки.

Увы, один из рецепционистов уже подносил ему на серебряном подносе ключ от его суита на благосклонном пятом этаже. Со дня приезда Роберту казалось, что зеркально-бронзовая комната лифта никогда не сможет оторваться от поверхности земли. Однако отрывалась и с чудесной пасторалью каких-то бубенчиков и рожков направлялась к нему, на пятый. Что происходило выше, его ни малейшим образом не интересовало.

Преодолеваю одно препятствие за другим, с глубочайшей ухмылкой подумал он и так, с глубочайшей ухмылкой, вошел в свой суит, увидел себя в зеркале и содрогнулся от самовпечатления. Ну, давайте осваиваться в этой сфере, каждый раз приходится здесь осваиваться, вот уже шесть дней. Помещение всякий раз ошеломляло своими размерами. Ванная комната здесь была самой большой сферой, превышающей кубатурой и квадратурой и гостиную, и спальню, и кабинет, а ведь в каждом из названных пространств можно было провести игру в лаун-теннис.

Во всех комнатах, между прочим, на видном месте стены помещалась бронзовая сервис-плак с гравировкой фигур официанта, горничной и бас-боя. Рядом с каждой фигуркой был рычажок. Мисс Салганик уверяла Роберта, что опустив такой рычажок, можно вызвать выгравированную персону. Роберт был уверен, что эта система сигнализации не работает. В тот день решил все-таки испробовать. Повернул рычажок бас-боя. Тут же пропела дверь. Появился «мальчик», которому на вид было не менее восьмидесяти лет, если такие личности вообще могут иметь какой-либо возраст. Он был в чалме, но бос, как дервиш. Огромная белая борода свисала вниз, сливаясь с одеянием. Среди морщин головы вековой мудростью светились небольшие глаза; впрочем, в них иногда мелькал страх.

«Багаж, сэр?» — спросил он.

«Какой еще в жопу багаж?» — переспросил Роберт.

Мальчик-мудрец переминался с ноги на ногу.

«Бакшиш, сэр?» — на вспышке страха спросил он.

«Шиш тебе, а не бакшиш», — ответил Роберт. Его сразу стало подташнивать от присутствия страха.

Багаж, однако, каким-то странным путем все-таки соединился в ту ночь с бакшишем. Роберт пошел в спальню, полез в свой чемодан и вытащил оттуда целую горсть советской мелочи. Блябкин как-то ему говорил — это было еще в подготовительном цикле, в Москве, — что здесь наряду с рупиями, а может быть и опережая их, ходят другие деньги, а именно советские монеты, из которых высшим достоинством обладает пятак. Оказывается, это стало распространяться из области Бхилаи, где полчища советских рабочих сооружали металлургический комбинат.

Увидев такое количество бесценной валюты, старик-бой рухнул на колени и, воздев сложенные ладони, вознес хвалу столь щедрому сардару. Затем подставил подол своего хитона, и Роберт высыпал туда свою горсть. Там, среди серебряных гривенников и пятиалтынных, промелькнуло не меньше трех крупнейших пятаков! Старик вскочил и, гремя мелочью, станцевал для щедрого иноземца джигу доброго старого колониального периода. «Значит так, — проговорил Роберт, — притащи мне пачку сигарет и бутылку вашей водки».