Таир. Спаси меня

Но внутри родилась ещё одна мука… Любовь. Я влюбилась в мужчину с разными глазами и больше не могла думать ни о чём и ни о ком, кроме него. Такого красивого, высокого, стройного и широкоплечего. Влюбилась в его чёрные, как смоль, волосы, в его короткую лоснящуюся бороду. И в те самые глаза, необычные и завораживающие.

Поначалу я думала о нём с улыбкой. Представляла, как приедет и снова посмотрит на меня. Мечтала, как вдруг влюбится и придёт к дедушке с бабушкой, чтобы попросить меня себе в жёны. Я тогда, наверное, задохнулась бы от счастья.

Но он всё не появлялся, и я начала плакать по ночам. В груди словно камень залёг, тяжёлый и раскалённый. Он жёг меня, душил, а я лишь тихо рыдала, накрыв голову подушкой, чтобы не разбудить дедушку с бабушкой.

Странно, я не скучала ни по матери, ни по братьям, ни даже по Фатихе – единственной, кто хорошо относился ко мне… Я скучала по тому, чьего имени даже не знала.

Вскоре он стал моей навязчивой, но несбыточной мечтой. Иногда даже казалось, что я его придумала или увидела во сне. Может, его вовсе не существует, и я больше никогда не увижу тех глаз… От подобной мысли становилось ещё больнее. Острым кинжалом пронзала сердце моя неразделённая, покинутая любовь.

Я панически боялась забыть его и в то же время вспоминала с болью в груди. Усиленно рисовала в сознании его прекрасное лицо, чтобы он приснился мне. Но он не приходил даже во сне. Будто смеялся надо мной, глупой дурочкой.

– Что же ты так плохо ешь? – сокрушалась бабушка. – Девочка? Посмотри на меня? Ты боишься отца? Не беспокойся. Если этот человек появится здесь, я помогу тебе бежать. У меня уже всё готово.

Я подняла на бабушку потерянный взгляд, и та восприняла мой молчаливый крик по-своему.

– Бедное дитя. Смотри, что сделали с ней, – обратилась она к деду, а тот задумчиво покачал головой.

– Они её родители. Что ж мы можем сделать?

– Да, ты так же говорил, когда дочку замуж за этого отдавал. И смотри, что из того стало? Даже внуков не видели ни разу, – в голосе бабушки послышался укор, а я подняла голову. Я никогда не спрашивала о них у матери, зная, что та отругает, не спрашивала и у них о том, почему они никогда не приезжали к нам в гости, а мы к ним. Но теперь мне стало интересно.

– Я хотел отдать её замуж за хорошего человека. Но вышло по-другому. Что мне теперь делать? – громыхнул на неё дед, осадив тяжёлым взглядом. Бабушка притихла, склонив голову, а я всё же осмелилась задать вопрос:

– А зачем вы тогда её отдали, если знали, что отец плохой человек?

Дед недовольно цокнул, поднялся, стукнув рукой по деревянной столешнице, накрытой белой скатертью.

А когда он ушёл, бабушка с сочувствием посмотрела мне в глаза.

– Страшный он человек. Жестокий и безжалостный, – я не спрашивала, о ком она говорит, и так было ясно, что не о дедушке. – Нам сыновей Всевышний не дал. Свою единственную дочку воспитывали в строгости, но и в любви. Самой красивой была в деревне. Ходила всегда с открытым лицом, хоть отец и ругался… А парни с ума сходили. Как ей исполнилось столько, сколько тебе, сваты пошли. Только она замуж не хотела. Учиться хотела, в город поехать. Отец не разрешал, а теперь, наверное, жалеет… Говорил, стыдно это. Дочка тогда всех женихов отвергала. И красивые были, и богатые, никого не захотела. Только учёбой своей и бредила. А потом пришли сваты из другой деревни. Отец твой привёл. Мы с дедом сразу же заметили, что нехороший он… И отказали. Так он на следующий день поджёг нам дом и записку с камнем в окно бросил. Мол, если дочку за него не отдадим, обесчестит он её и убьёт. Нам пришлось отдать её, чтобы спасти от позора и гибели.

Я ахнула, закрыв рот ладонями. Тогда ещё плохо представляла, что значит обесчестить, но хорошо знала, что следует за этим. Девушки либо сами с собой кончают, либо их убивают родственники, чтобы смыть с семьи клеймо шлюхи её же кровью.

Я всегда знала, что отец жестокий человек. Но после рассказа бабушки возненавидела ещё больше. Казалось, если бы мне кто-то дал в руки нож и подтолкнул к отцу, я, не раздумывая, воткнула бы лезвие прямо в его гнилое сердце.

А моя мать? Ведь я знала её совершенно другой. Кто бы мог подумать, что раньше она хотела стать городской. Она хотела учиться! Я не раз слышала, как она называла городских девушек шлюхами за то, что ходили с открытыми лицами. А теперь, оказывается, она и сама такой была! Что же сотворил с ней мой отец, отчего мать забыла о своих мечтах, смирилась с несвободой и превратилась в забитую, злобную, измученную постоянным трудом старуху? В тридцать пять лет она выглядела чуть моложе бабушки, а отец называл её старой клячей и грозился взять вторую жену, если больше не сможет родить ему сыновей.

По словам бабушки, мать так и не простила их за то, что выдали замуж за изверга. Тут я, правда, её не винила, хоть и бабушку с дедом упрекнуть тоже не могла. Я знала своего отца. Он мог причинить ужасную боль.

После такого откровения я не могла воспринимать Акрама, как того, кто подарил мне жизнь. Теперь он представлялся мне мерзким стариком, вроде того, за которого меня хотели отдать. Я видела в своём воображении, как страдала моя мать и как он ломал её, превращая в бесправное животное. И ей некуда было бежать.

Теперь мне хотелось на свободу пуще прежнего. Хотелось учиться, хотелось жить. Отец не разрешил мне ходить в школу после десяти лет, и всё моё обучение закончилось тремя классами начальной школы. Я умела читать, считать и писать – этого, как он сказал, достаточно. Но теперь для меня этого было мало.

Я не осмелилась заявить о своих пожеланиях бабушке и деду, побоялась, что отругают или даже прогонят. Но покрывало носить перестала. Бабушка не заставляла меня, а вот дед смотрел с недовольством. Он будто видел во мне мать, и иногда я даже замечала в глазах старичка слёзы.

Он боялся за меня, это я тоже видела. Каждый раз, когда мимо двора проезжала машина, он прогонял меня в сад, откуда было легче сбежать. И однажды его опасения всё же сбылись…

Будто почуяв опасность, притих пёс, которого я подкармливала остатками еды; поджав хвост, заскулил и спрятался за старый забор. Я присела рядом, прижала руки к груди в надежде, что это едет мой возлюбленный. Вот только когда гул стал громче, я узнала по звуку отцовский автомобиль. Он был старый, часто ломался, а Фарид то и дело крутил на нём какие-то гайки. Красивая, блестящая машина моего любимого с разноцветными глазами работала почти беззвучно. Её бы я не услышала издалека. А у соседей не было транспорта, если только лошади.

– За сарай иди! Быстро! – дедушка дёрнул меня за плечо, сам же продолжил ремонтировать покосившуюся калитку. – Если услышишь что, сразу же убегай, как договаривались!

Я бросилась за угол дома, и, как только исчезла из виду, залаял мой пёс. Машина остановилась у ворот, и я отчётливо услышала прокуренный, неприятный голос отца:

– Где она?!

Что отвечал ему дедушка, я уже не слышала, потому что неслась стремглав через сад к соседскому забору. Он был низенький, мне оставалось только перепрыгнуть и, пробежав по огороду бабушки Каримы, ускользнуть в лес. Я несколько раз тренировалась, хорошо изучив дорогу, и теперь эта задача казалась несложной. Но, как только подняла юбку, чтобы не зацепиться за острые колышки, меня вдруг схватили чьи-то руки и грубо поволокли назад во двор.

– Попалась, шлюха! – прошипел злобно старший брат, а я, дёрнувшись в его руках, закричала. – Опозорить нас вздумала? Да я сам тебя прибью!

– Отпусти! Отпусти! Не поеду с вами! Замуж за старика не пойду! Ни за что!

– Посмотрим, что ты скажешь, когда отец отходит тебя палкой! – Фарид оскалился своими сломанными спереди зубами и, вытащив меня из-за сарая, толкнул на землю.

Я упала прямо дедушке под ноги, подняла голову и жалобно заглянула ему в глаза. Бежать некуда – от ворот к нам приближался отец, а позади сложил руки на груди Фарид. Видимо, отец высадил его чуть дальше, и тот прокрался в сад. Той самой дорогой, которой я должна была сбежать…