Так берегись

Наверное, именно тогда я окончательно понял, что Джуффин уже давно считает меня не учеником, а примерно таким же могущественным колдуном, как он сам, со своими сильными и слабыми сторонами, которые, как ни крути, есть вообще у каждого. И совершенно не намерен меня воспитывать – ни ругать, ни хвалить.

То есть Джуффин сам уже много раз что-то подобное говорил и вёл себя со мной на равных, всерьёз советовался по сложным вопросам, в спорных ситуациях легко соглашался: «ладно, тебе видней», даже вместо служебных распоряжений я в последнее время слышал от него исключительно просьбы помочь разобраться с проблемой, но до сих пор был уверен, что это просто игра, вернее, часть сложной педагогической системы сэра Джуффина Халли, согласно которой, на каком-то этапе с учеником следует взаимодействовать именно так.

Но похоже, он и правда считает, что мне самому виднее, мамочки, ужас какой, – думал я, спускаясь в гостиную, где шеф Тайного Сыска обещал объявиться буквально с минуты на минуту с новенькой колодой игральных карт.

Впору бы загордиться от такого открытия, но я не загордился, конечно. И не потому, что внезапно исполнился скромности. Просто было не до того. Чувствовал себя, как неопытный канатоходец, который думал, будто идёт по канату над пропастью с надёжной страховкой, положенной новичкам, и вдруг обнаружил, что спасительный пояс отстёгнут. Причём, похоже, уже довольно давно. В общем, хорошо, что до сих пор не свалился в пропасть, но вряд ли потому, что такой уж великий мастер. Просто везло.

Впрочем, после того, как я проиграл Джуффину дюжину партий кряду, и выслушал его укоризненный монолог о легкомысленной молодёжи, даже после самого короткого посещения Тёмной Стороны напрочь теряющей способность соображать, меня попустило. Всё-таки сэр Джуффин Халли по-прежнему считает меня молодым и глупым. Не питает напрасных иллюзий. Натурально камень с души упал.

* * *

Жизнь моя снова стала условно простой, ещё более условно понятной, зато безусловно счастливой штукой, какой была до происшествия с поездом-призраком. Разве что возможность колдовать вызывала у меня теперь совершенно неофитский восторг. И лень, мешавшую осваивать эффектные, но почти бесполезные для работы магические приёмы, как рукой сняло. Боюсь, я стал слишком старательным учеником, хуже Базилио, которая до сих пор казалась мне образцом чокнутой отличницы. Но я её превзошёл. Даже сэр Шурф, которому до сих пор чрезвычайно нравилось учить меня усвоенным в годы орденской юности малоизвестным фокусам, читай – строить, как роту новобранцев и гонять в хвост и в гриву – в конце концов взвыл от моей энергичности. Ну то есть не в голос взвыл, как лесной оборотень в ожидании новой луны, а исключительно внутренне, не подавая виду. Но я чуткий, я услышал его безмолвный педагогический вой и даже испытал что-то вроде угрызения совести. Однако не оставил его в покое. Просто не смог.

Всё это, впрочем, не мешало размеренному течению жизни – как я его себе представляю. То есть я не только с утра до ночи осваивал практически бесполезные, зато чрезвычайно эффектные магические приёмы, но и часами кружил по городу, упиваясь ароматом цветущих садов и весенних костров, подолгу сидел с друзьями в трактирах, решал разнообразные рабочие проблемы, регулярно уводил на Тёмную Сторону хренову толпу новичков – сам не заметил, как это успело стать моей практически повседневной обязанностью и одновременно дополнительным источником радости такой силы, что одного его с лихвой хватило бы на совершенно счастливую, полную смысла жизнь. И даже спать при этом вполне успевал, причём не на ходу, а лёжа в постели; это, я и сам понимаю, наименее правдоподобная деталь моего повествования, но у меня есть свидетели, готовые подтвердить под присягой: время от времени я действительно спал.

А иногда я отменял назначенные встречи, откладывал в сторону поучительные старинные трактаты по магии, одним своим видом способные свести нормального человека с ума, шёл на пустырь, окружавший развалины бывшей загородной резиденции Ордена Дырявой Чаши, садился в густую траву и сидел там терпеливо, как рыбак, закинувший удочку, – вот уж чудо, так чудо, посмотрел бы кто, как я подолгу неподвижно сижу на одном и том же месте, решил бы, что меня подменили. Страшная штука – смутная надежда на нечто, совершенно не зависящее от тебя.

Не то чтобы я действительно ждал появления поезда-призрака; хотя, кого я хочу обмануть? Конечно, ещё как ждал. Больше всего на свете хотел ещё раз увидеть этот поезд. Потому что, во-первых, он был фантастически красивый, по крайней мере, запомнился мне красивым, а значит, навсегда таким для меня стал. Во-вторых, поезд в центре столицы Соединённого Королевства казался до такой степени невозможным, что ожидание новой встречи с ним заменило мне тоску по чуду, совершенно абсурдную для человека, живущего в Мире полном чудес, но всё равно мне присущую, составляющую самый фундамент меня. А в-третьих, мне было обидно. Потому что я же, чёрт побери, приказал этому грешному поезду: «оставайся с нами». Ладно, не приказал, попросил. И, между прочим, потратил на это столько сил, что даже способности колдовать лишился. То есть очень неплохой сделал вклад, хоть и невольно, без задней мысли, но в зачёт идут не намерения, а дела. А поезда всё равно нет, как будто я вообще ничего не делал. Как будто моя воля не имеет никакого значения. К такому я не привык. Что вообще за фигня?

Так прошло почти три с половиной недели; впрочем, в Соединённом Королевстве никто не считает время неделями, поэтому скажем иначе: прошло примерно две дюжины дней. Весна была в самом разгаре, но мы все уже успели более-менее к ней привыкнуть, и кипение вызванных её приходом страстей не то чтобы вовсе сошло на нет, но постепенно утихло, как будто под котлом с нашими судьбами слегка прикрутили огонь. В Мохнатый Дом вернулись блудные леди Тайяра и Дримарондо, в один голос поющие дифирамбы аскетическим радостям интеллектуального труда, сэр Кофа перестал пропускать утренние совещания, леди Кекки Туотли снова завалила нас условно полезными сведениями о жизни Королевского двора, Мелифаро подарил свою любимую летающую доску жене, и теперь над городом носились леди Кенлех с подружками; я втайне лелеял надежду, что они ещё долго не наиграются и не станут предлагать покататься всем родным, друзьям и просто знакомым, начав, о ужас, с меня. Даже на торговца фальшивым любовным зельем наконец посыпались жалобы: караул, грабёж, приворотные леденцы не действуют! Ему бы раньше остановиться, избежал бы всех неприятностей, но бедняга не рассчитал.

А я почти перестал ходить на пустырь в надежде ещё раз увидеть чудесный поезд. Не хочет существовать, ему же хуже. Сам дурак.

Тем сильнее оказалось моё удивление, когда сэр Джуффин Халли пригласил меня в кабинет и молча выложил на стол несколько карандашных рисунков, таких неумелых, что неудачливый художник в моём лице был, можно сказать, отмщён. Однако понять, что на всех нарисован именно поезд, всё-таки было можно. Вернее, невозможно было этого не понять.

И вот тогда я по-настоящему рассердился: ах ты гад вероломный, каким-то посторонним людям, значит, вот так запросто показываешься, а мне – нет?!

– Я-то думал, ты обрадуешься, – заметил шеф Тайного Сыска, удивлённо созерцая непростое выражение моего лица. – У тебя как минимум два стоящих повода: во-первых, видишь, сколько людей рисуют гораздо хуже, чем ты? И ничего, живут и не тужат. А во-вторых, появились новые свидетели твоего… этого, как его?…

– Поезда.

– Поезда, – с удовольствием повторил Джуффин. – Как минимум шесть человек его видели на том же самом пустыре. И это, учти, только те, кто болтал о происшествии где попало, рассказывал всем подряд и попал на заметку агентам Кофы; возможно, есть и другие, просто они пока молчат. Для чистоты эксперимента мы не стали показывать свидетелям твой рисунок, а попросили их самостоятельно изобразить своё удивительное видение. И вот тебе результаты. По-моему, сомнений нет: на всех рисунках изображено примерно одно и то же. И это одно и тоже очень похоже на то, что нарисовал ты. Получается, ты своего добился. Продлил-таки жизнь этому наваждению. Чего хотел, то и получил. Насколько я успел тебя изучить, подобные бессмысленные победы ты любишь больше всего на свете. И вдруг почему-то совершенно не рад.

– Ещё как рад, – вздохнул я, возвращая на стол картинки. – Просто сердит гораздо больше.

– Сердит? – удивился Джуффин. – На кого? И за что? Если на нас с Кофой, то это вообще-то часть нашей работы – собирать информацию обо всех странных происшествиях и разбираться, что за ними стоит.

– Да ну, не на вас, конечно, – невольно улыбнулся я. – На вас-то чего. Я на него рассердился.

– На кого – «на него»?!

– На поезд. То есть на наваждение. По-моему, оно совершенно по-свински себя ведёт. Показывается кому попало, а мне хоть бы разок…

– А ты его караулил? – обрадовался Джуффин.

– Представь себе.

– Серьёзно? Ну ты даёшь.

– Ну не то чтобы именно караулил, – вздохнул я, всё ещё раздосадованный вероломством поезда. – Круглосуточно там не сидел. Но наведывался на пустырь достаточно часто, чтобы у поезда была возможность мне показаться. Но не преуспел.

– А ты к какому-то определённому часу ходил? – оживился Джуффин.

– Да нет, конечно. Когда время свободное выдавалось. Чаще по вечерам, но пару раз и днём на этот пустырь заглядывал. А что?