Так говорил Богомолов

он привязал все эскимо к этим шарикам.

а к ним, к шарикам, привязал супердлинные ниточки –

мама вырвала себе от горя волосы все,

и из них связал он супердлинные ниточки.

и пятьсот шариков подняли в небо пятьсот эскимо.

шарики взлетели в стратосферу, где минус 50,

и эскимо были спасены.

а шарики, надо сказать, были прозрачные как слезы.

и висели они в стратосфере

и в космос не улетали,

утяжеленные эскимо.

эскимо были как якоря.

и волосы мамкины вниз спускались полосуя небо

как дождь косой.

и казалось –

волосатое небо плачет по отцу.

и сказал Николай Федорович матери:

каждую ночь ты да сынишка твой

будете выходить во двор и смотреть на эти небесные

слезы-шарики

и будете стягивать за ниточку

по эскимошке

и рассасывать его губами.

он – своими детскими,

а ты – своими женскими…

и забудете вы тепло отца эскимо за эскимом,

и когда высохнут слезы-шарики в небе синем,

тогда и ваши слезы по отцу высохнут.

а потом он стянул с небо одно эскимо.

твердое как льдышка было оно,

и дал мамке – и мамка ушла с ним в опочивальню.

а потом он стянул с неба второе эскимо,

дал мне и сказал: соси

и я сосал.

он сказал: запомни, малыш.

у настоящего мужика должно быть горячее сердце

и холодный фуй.

холодный как это эскимо.

мы стояли.

я сосал.

он курил и смотрел на меня

и вдруг сказал:

а теперь по делу поговорим…

ты на горшок ходишь или в туалет?

я сказал: на горшок

он засмеялся и говорит: так я и думал. а отчего?

в туалет я проваливаюсь – отвечаю…

боюсь я туалета!

я в деревне жил.

у нас туалет во дворе был.

не то что теперешние современные городские санузлы.

будка такая с дыркой в деревянном полу,

а в дырке – чернота,

и мухи летают

и дерьмо плавает…

вон петька – говорю, – тимофеевых сынишка,

сказал родителям как-то:

папка, мамка, вырос я, взрослый уже!

пойду сам в туалет, во взрослый, и сделаю все

по-взрослому…

с тех пор его не видел никто…

засмеялся дядя…

прищурился и говорит: тебя часто бьют?

я говорю: а вы откуда знаете?

я рос слабый и болезненный

хилый

и меня все били

все

я плакал

а меня били еще больше

он сказал: а хочешь сделать так чтобы не тебя били

а ты бил

чтоб не ты боялся

а тебя боялись

и чтоб из любого дерьма мог выбраться?

не то что петька тимофеев…

я сказал: да

он сказал: хорошо.

тогда завтра утром ты встанешь ни свет ни заря

сам почистишь зубы, сам оденешься,

сам приготовишь и сьешь кашу,

и сделаешь это так тихо,

чтобы мать не проснулась.

я буду ждать тебя на дворе.

потом он затянулся, выдохнул дым

и сказал: “если заорешь – я тебе череп раскрою”.

и затушил сигарету мне об лоб.

и я молчал

больно было

но я молчал

“вот и утром

так же тихо все сделаешь” – сказал Николай Федорович

и ушел в дом.

а утром я встал ни свет ни заря

и все сделал как он велел.

артанян

а мама?

арамис

мама не проснулась.

артанян

и ты ее больше не видел?

арамис

нет

артанян

и ты не жалеешь?

арамис

нет

артанян

а что было потом?

арамис

а потом Николай Федорович и я сели в поезд

пропахший гарью поезд

и поезд этот тогда показался мне огромным чешуйчатым

драконом

перенесшим меня в чудесный город

город с дворцами

широкими проспектами

и красной крепостью

но затосковал я по маме

и словно слышал

как зовет она меня как сирена

и понял Николай Федорович мою тоску

и сказал мне Николай Федорович:

забудь о маме

теперь твоя мама – королева Ирина Петровна

теперь ты будешь борцом

борцом за справедливость

за любовь

за жизнь

за добро

Ирина Петровна – она одна.

а нас много.

поэтому наша жизнь – пшик и вжик

а ее жизнь – зеница ока

но несмотря на то что у нее одно тело и много дел

каждому она дарит немного своей любви

которой у нее много артанян

а потом?

арамис

я видел Ирину Петровну

один раз в жизни я видел Ирину Петровну

меня привели к ней

поцеловать ей руку

она посмотрела на меня своими бездонными

изумрудными глазами

и сказала: “одна на всех”

а я ответил ей: “и все за одну”

и она коснулась рукой моей щеки…

вот так…

артанян

а потом?

арамис

а потом она сказала: “сынок, сходи в булочную

за хлебом.

а то жрать охота,

а колбасу положить не на что”.

и я пошел в булочную. за хлебом.

и было это моим первым заданием.

и принес я ей батон нарезной.

и отломила она краюху и дала мне.

и сказала: “камо грядеши”

и ел я этот хлеб.

и чуял я вкус странный и запах.

и вспомнил запах пота отцовского.

и кровь потекла из рта у меня

и вынул я в десну вонзившийся