Так говорил Заратустра

Многое, что у одного народа называется добром, у другого слывет позором и поношением: вот что обнаружил я. Многое из того, что здесь именуется злом, там облекалось в пурпур почестей.

Никогда сосед не понимал соседа; всегда удивлялась душа одного безумию и злобе другого.

Скрижаль заповедей добра воздвиг над собой каждый народ. Смотри, это скрижаль преодолений его, это голос его воли к власти.

Похвально у него то, что дается с трудом; добрым зовется тяжелое и неизбежное; а то, что сильно настолько, чтобы освободить от величайшей нужды, — самое редкое и тяжелое — он провозглашает священным.

То, что позволяет ему господствовать, побеждать и блистать на страх и зависть соседу, имеет для него значение высшего, наипервейшего мерила ценностей и смысла всех вещей.

Поистине, брат мой, если узнал ты потребность народа, его землю, и небо, и соседа его, ты открыл закон преодолений его и угадал, почему он поднимается по этой лестнице к надежде своей.

«Ты всегда должен быть первым и стоять впереди других; никого не должна любить ревнивая душа твоя, кроме друга», — слова эти приводили в трепет душу грека, и шел он своей стезей величия.

«Говорить правду и хорошо владеть луком и стрелами», — считалось достойным и вместе с тем делом нелегким у народа, [16] от которого происходит имя мое — имя, которое ношу я с достоинством и честью, хотя и нелегко это мне.

«Чтить отца и мать и вплоть до сокровенных глубин души предаться воле их» — такова скрижаль преодолений другого народа, воздвигшего ее над собой и ставшего могущественным и вечным силой ее.

«Хранить верность и во имя ее жертвовать кровью и честью своей даже в злых и опасных делах», — так, поучаясь, преодолевал себя другой народ, и, преодолевая, великие надежды понес он в себе.

16

Подразумеваются персы; в следующих двух абзацах речь идет о еврейском народе и древних германцах.

Поистине, сами себе заповедали люди все добро свое и зло. Поистине, не заимствовали они и не нашли его, и не упало оно к ним, словно глас с неба.

Изначально человек придал ценность вещам, чтобы этим сохранить себя; он дал вещам смысл, человеческий смысл. Потому и назвал он себя человеком, что стал оценивать.

Оценивать — значит создавать. Слышите вы, созидающие! Именно оценка придает ценность и драгоценность всем оцененным вещам.

Лишь через оценку появляется ценность: и без оценивания был бы пуст орех бытия. Слышите вы, созидающие!

Перемена ценностей — это перемена созидающих. Всегда будет разрушителем тот, кто становится творцом.

Некогда творцами были целые народы, и только потом — отдельные личности: поистине, отдельная личность — это самое юное из всего созданного.

Скрижали заповедей добра воздвигли над собой народы. Любовь, стремящаяся повелевать, и любовь, жаждущая повиноваться, сообща создали эти скрижали.

Стремление к стаду древнее, чем притяжение собственного «Я»: и покуда добрая совесть означает волю стада, лишь дурная совесть скажет: «Я».

Поистине, лукавое и бессердечное «Я», ищущее своей выгоды в выгоде большинства, — не начало стада, а гибель его.

Любящие и созидающие — вот кто всегда был творцом добра и зла. Огонь любви и гнева пылает на именах всех добродетелей.

Много стран и народов повидал Заратустра, но не нашел он на всей земле силы большей, чем творения любящих: «Добро» и «Зло» суть их имена.

Поистине, чудовищны сила и власть этой похвалы и этого порицания. Скажите мне, братья мои, кто преодолеет их? Кто набросит оковы на тысячеглавого зверя?

Тысяча целей существовала до сих пор, ибо была тысяча народов. Теперь же недостает только оков для тысячеглавого зверя, недостает единой цели. У человечества нет еще цели.

Но скажите мне, братья мои: если до сих пор еще нет у человечества цели, то есть ли оно само или еще нет его?

Так говорил Заратустра.

О любви к ближнему

Вы жметесь к ближнему и говорите при этом красивые слова. Но я говорю вам: ваша любовь к ближнему — это всего лишь дурная любовь к самим себе.

Вы убегаете к ближнему от самих себя и хотели бы сделать из этого добродетель: но я насквозь вижу ваше «бескорыстие».

«Ты» старше, чем «Я»; «Ты» объявлено священным, но пока еще не признано таковым «Я»: и вот — человек жмется к ближнему.

Разве призываю я вас любить ближнего? Скорее я посоветую вам бежать от ближних и любить дальних!

Выше любви к ближнему стоит любовь к дальнему и будущему; выше любви к человеку — любовь к делам и призрачным видениям.

Этот призрак, парящий над тобой, брат мой, прекраснее тебя; почему бы тебе не отдать ему плоть и кровь свою? Но ты страшишься и бежишь к ближнему.

Вы не выносите себя и недостаточно себя любите: и вот вы хотите соблазнить ближнего своего на любовь к вам и позолотить себя его заблуждением.

Я хотел бы, чтобы все эти ближние и соседи их стали для вас невыносимы; и тогда из самих себя вам придется создать друга с переполненным сердцем.

Вы приглашаете свидетеля, когда хотите похвалить себя; и когда вы убедили его думать о вас хорошо, тогда и сами начинаете хорошо думать о себе.

Лжет не только тот, кто говорит вопреки знанию своему, но прежде всего тот, кто говорит вопреки своему незнанию. Именно так общаетесь вы между собой, вводя в заблуждение на свой счет соседей своих.

Так говорит глупец: «Общение с людьми портит характер, особенно когда нет его».

Один идет к ближнему, потому что ищет себя, а другой — потому что хочет себя потерять. Ваша дурная любовь к себе превращает ваше одиночество в тюрьму.

Дальние расплачиваются за вашу любовь к ближнему; и всякий раз, когда вы соберетесь впятером, должен умереть шестой.

Я не люблю ваших праздников: слишком много лицедеев встречаю я там, и даже зрители часто кривляются, словно актеры. [17]

17

Ср.: «На патриотических празднествах зрители тоже являются актерами». — Цит. по изданию: Nietzsche F. S"amtliche Werke; Kritische Studienausgabe, hrsg. von g. Colli und M. Montinari. — M"unchen, 1980. Bd. 10. Фрагм. 434. С. 105. (Далее это издание будет именоваться КСА со ссылкой на соответствующий том.)

Не о ближнем учу я вас, но о друге. Да будет друг для вас праздником земли и предчувствием Сверхчеловека.

Я учу вас о друге и переполненном сердце его. Но надо уметь быть губкой, если хочешь, чтобы тебя любили всем сердцем.

Я учу вас о друге, о вместилище добра, в котором мир предстает совершенным и завершенным; я учу вас о созидающем друге, который всегда готов одарить таким миром.

И как мир этот развертывается для него, так, свертываясь, снова он возвращается к нему, подобно становлению добра через зло, подобно становлению цели из случая.