Так навсегда!
Шрифт:
О, настольный хоккей!
Можно вырезать из бумаги фигурки хоккеистов, раскрашивать их, обязательно давать красивые, «блатные» номера, типа «девяносто девять», а вратарю — пижонскую «двойку», как у чехословацкого Иржи Кралика. А затем, кое-как согнув им ноги и расставив на столе, разыгрывать самые изящные комбинации. Отец даже склеил мне из картона табло с крутящимися дисками и появляющимися в окошках цифрами, одна сторона синяя, другая красная — и тут уж будьте покойны: «красные» у меня не уступили ни разу. Можно налепить спортсменов из пластилина, вооружив их клюшками из спичек. Можно по примеру издания «Футбол-Хоккей» рисовать на бумаге все те же «комбинации» и «голы», пунктирной линией обозначая перемещения субъектов игры, а сплошными —
Так впервые в жизни появилась Цель. И мы с отцом ходим по вечерам на каток тренироваться дополнительно. Хотя по-прежнему самый приятный момент — когда выключают фонари на мачтах и уже можно вынуть из отцовского валенка клюшку с шайбой и немножко погонять в темноте и одиночестве…
На следующий год соревнование я выиграл. Теперь я сам — старший и уж, конечно, катаюсь не хуже прошлогоднего Шолохова. И снова играют фанфары, и подходит улыбающийся Оскар Петрович и, не иначе как припоминая давешний эпизод, дает обратную команду:
— Лебедев! Закрой глаза, открой рот!!!
И я счастливо жмурюсь, и Оскар Петрович торжественно, под аплодисменты публики запихивает мне в зубы Приз, и я тут же понимаю, что для хоккея-то Приз тонковат…
Конструктор. Отличный, немецкий. Даже, кажется, с электромотором. Но я-то хотел…
А потом мы с мамой едем домой, и чувства мои противоречивы. И дома я сажусь к телевизору, смотреть финал Олимпиады в Лейк-Плэсиде. Показывают, само собой, в записи, и все уже в курсе, что наши проиграли американцам. «Чудо на льду», или как там его. Один только я не верю. Я теперь вообще уже не верю в чудеса и смотрю, смотрю… но наши все равно проигрывают. 3:4. Чудес и в самом деле – больше не бывает.
Я же и говорю: спорт, особенно когда он шагает в обнимку с мечтой, — это лишь секунды триумфа. И долгие минуты, дни и месяцы разочарований. Так-то вот!
Впрочем, тут мы забежали несколько вперед.
Ереван
Весной 79-го года из обрывков родительских разговоров я вдруг понял: мы переезжаем.
Ну-у… переезд — это как минимум интересно! Новая квартира со странным названием «кооператив», где, говорят, у меня будет даже своя собственная комната. Но с другой стороны, это довольно волнительно. А как же «садик», который я не то чтобы уже полюбил, но по крайней мере привык? А, черт бы его побрал, фигурное катание? И в конце-то концов — что же будет с моей футбольной командой младшей сопливо-возрастной группы, которую я уже практически сформировал, которая уже провела почти полноценную тренировку и теперь готовилась дать бой этим противным старшим мальчишкам, которые вечно или сразу занимали нашу импровизированную «поляну», или выгоняли нас с нее, даже если мы ее занимали на законных основаниях, явившись первыми?..
Вскоре ко всем поводам для волнения добавился еще один, но самый веский — мать, разъясняя кому-то наши будущие координаты, сообщила следующее: «Ну да, точно! Как раз там, возле Еревана…»
Теперь я насторожился не на шутку. В полном смысле слова не по-детски. Я уже читал, и у меня была красивая, кем-то подаренная книга с торжественным названием «Твоя Родина — СССР!». Из этой книги я многое почерпнул о стране, в которой мне посчастливилось появиться на свет, и о ее необъятных просторах, и о несокрушимой дружбе народов… однако, ознакомившись с приложенной картой, переезжать в Ереван я решительно не возжелал. Даже не в сам Ереван, а «возле»… это что же, вообще в деревню, получается?! Нет, деревню я любил, но исключительно в форме временного, летнего пристанища.
Видимо, москвичом я стал даже чуть раньше, чем спартаковцем (а им, напомню, я был всегда).Наконец, после нескольких недель мучительных размышлений я услышал: «Собирайся. Едем смотреть нашу новую квартиру!»
— Мам, а мы как поедем: на поезде или полетим на самолете? Ведь Ереван — это же очень далеко! И, ты знаешь… я совсем не хочу уезжать из Москвы!
— Дурачок! — сказала мама. — С чего ты решил, что это не в Москве? «Ереван» — это просто так называется кинотеатр!
И у меня отлегло от сердца. Остаемся…
Детство — это когда ты маленький. А вокруг все – большое-пребольшое. Далекое-предалекое. Будущее-пребудущее. Как Ереван…
И мы поехали.
Впечатления обрушились сразу. Ехать надо было на автобусе. Даже на двух. А это, согласитесь, гораздо интереснее, чем на метро, где смотреть в окно имеет смысл лишь тогда, когда поезд вдруг вылетает из тоннеля и катится по мосту через Москва-реку, а такое приключение происходит с ним до прискорбия редко. А еще автобус надо «ждать», да к тому же не любой подходит, поэтому при ожидании следует пристально вглядываться в их «номера». А еще «номер» у каждого маршрута написан по-своему, и если это запомнить, то можно узнать «свой» еще из такого далека, что и с подзорной трубой не каждому под силу! Эх, ведь и было же время, когда мне все это нравилось…
Наши новые дом и двор выглядели странно. Старый был зажат со всех сторон пятиэтажками и накрыт сверху надежной крышей разросшихся за тридцать лет деревьев. Новый же дом торчал посреди чистой поверхности, местами заасфальтированной, местами засыпанной песком и бетонной крошкой, а в основном – щедро закиданной всяким хламом. И — ни деревца вокруг, кроме старого, разросшегося тополя. И — открытые пространства во все стороны, уходящие куда-то вдаль. Да, тут явно было что изучить и чему удивиться…
Внутри понравилось еще больше. Лифт с автоматическими дверями, которые уже не надо, как у бабушки, захлопывать с чудовищным, просто-таки пугающим железным грохотом, и он везет тебя всегда, а не только со взрослыми! Везет аж на десятый этаж, который мама удачно вытащила на «жеребьевке» и с которого, если выйти на балкон, видно не до другой стороны улицы — а до самого горизонта! И запах, ни с чем не сравнимый и всегда куда-то незаметно испаряющийся запах нового дома! И звонкое эхо пустых комнат — эй! эй! э-ге-гей!!!
Через неделю мы приехали опять. Надо было начинать обустраиваться на новом месте, и отец послал меня за позабытой впопыхах отверткой к какому-то знакомому, который как раз недавно переехал в соседнее строение. Я долго выспрашивал адрес, скрупулезно уточнял маршрут движения и контрольные ориентиры по дороге, — но на самом деле я знал, куда идти: просто было ужасно страшно выходить одному в новое.
Детство — это когда все вокруг — еще новое…
Наконец, я собрался с силами — и выступил в путь. Он оказался недлинным: между домами на бордюре задумчиво сидел ребенок по имени Александр Чуриков, выпускник нашего же детского сада, чьи родители также улучшили жилищные условия в искомом мною доме. Согласно установленному этикету, Чурикову не следовало обращать внимания на такую секилявку, как я, — ведь мне предстоял еще целый дошкольный год. Но тут, видать, законы землячества взяли верх над условностями — и Чуриков довольно ласково сказал мне:
— Привет. Тоже переехали? Садись.
— Привет, — сказал я, усаживаясь рядом. — Переехали.
— Вот, на свалку ходил, — деловито доложил мне Чуриков. — Солдатика нашел. Жаль только, пешего, а не конного. Но, говорят, там и конных полно! Пойдешь со мной?
И Чуриков охотно продемонстрировал свою находку. Солдатик и в самом деле оказался ничего, только немного запыленный, как после марш-броска.
— Не, ща не могу. За отверткой послали, — тактично отклонил я приглашение.
— Ну, тогда я пошел. Пока! — распрощался Чуриков.