ТАК НЕ БЫВАЕТ
Шрифт:
– И что я должна объяснить? – растерянно спросила Саша.
– Ну, например, что ты здесь делаешь?
Саша повернулась к кроткой Сысоевой.
– Ира, ты что-нибудь понимаешь?
– Саш, я пыталась… Я им сказала, что это неправда…
– Неправда – что? – Саша криво улыбнулась, понимая, что улыбка, наверное, выглядит жалкой и натянутой. – Может, кто-нибудь всё-таки…
Она не успела договорить. Кто-то сзади больно схватил её за плечо и резко развернул – она едва удержалась на ногах. К её изумлению, это оказалась девчонка из параллельного класса, школьная спортивная знаменитость с репутацией оторвы и атаманши. Имени её Саша не помнила, да обычно никто и не звал её по имени, а только Супрун или, за глаза, Супруниха. Она только что вошла в зал – прямо из дорогого салона, где провела полдня – и узнала «новость» последней.
Саша взглянула на Супруниху и, вопреки абсурду происходящего, едва не рассмеялась – во всяком случае, не смогла сдержать предательскую улыбку: так комично сквозь тщательно созданный образ нежного эльфа проступал облик стоявшей перед ней разъярённой фурии.
– Дрянь! – прошипела та. – Да как ты вообще посмела сюда заявиться?!
Улыбка сковала Сашино лицо подобно судороге. Видимо, это доконало Супруниху, которой, несмотря на восторженные охи и ахи одноклассниц, не нравилось то, что она увидела в зеркале, но менять что-либо было уже поздно – она отчаянно опаздывала. Она размахнулась и отвесила Саше тяжёлую пощёчину, выместив таким образом свою накопившуюся досаду.
Пощёчина оглушительным хлопком прозвенела под сводами зала. Внезапно смолкли все голоса, и только музыка продолжала свой безмятежный бег, как продолжает звенеть ручей на поле недавно прошедшей битвы.
Потом тишина обрушилась под тяжестью случившегося. Сквозь гул в ушах, вызванный ударом, Саша слышала чьи-то возгласы, кто-то тянул её за руку, кто-то выбежал из зала. Она не помнила, как оказалась на улице, и только тут, хватая ртом воздух, бессильно опустилась на ступени широкого школьного крыльца. Храбрая маленькая Ирка в голубом платьице с пышными кружевными оборками опустилась рядом и, стиснув тёплыми ладошками Сашину руку, заглядывала ей в глаза своими большими горестными глазами. Она что-то говорила, но смысл её слов отскакивал от Сашиного сознания. В висках её гулко пульсировало, и полыхала вся половина лица, по которой пришёлся удар.
Вдруг она почувствовала, как кто-то опустился рядом с другой стороны и обнял её за плечи. Саша знала эту руку. Она уткнулась Славику в плечо и разрыдалась.
Постепенно смысл Иркиных фраз стал доходить до её сознания.
– Но это же бред! – воскликнула она, подняв заплаканное лицо.
– Конечно, бред…
– Я им так и сказала…
Славик и Ирка заговорили одновременно – и замолчали, каждый уступая другому.
Саша вытерла лицо платком Славика, который комкала в горячей руке. Ей больше не хотелось бала. И плакать тоже не хотелось – она была так опустошена произошедшим, что не чувствовала уже почти ничего. Лучше всего бы сейчас домой, к бабушке, подумала она. Было только обидно за платье – она разгладила на колене тонкую живую материю – оно пропадёт зря из-за чьей-то тупой злобы.
Но уйти вот так, с позором, оставив поле битвы за Седых, позволив ей торжествовать окончательную победу? Нет!
– Я должна вернуться! – сказала она прежде, чем додумала эту мысль.
– Вот и правильно! – обрадованно и немного испуганно пролепетала Ирка, а Славик поднялся и протянул ей обе руки.
– Но я ужасно выгляжу, – спохватилась Саша, вставая.
– Ну, не так ужасно, как слегка…растрёпанно, – сказал Славик, пытаясь пригладить её волосы.
– Ничего, умоешься холодной водой – и всё пройдёт! – засуетилась Ирка. – У меня есть тушь…
Скрипнула школьная дверь, и на тускло освещённое крыльцо вышел кто-то ещё. Все трое обернулись. Когда вышедший пересёк границу фонарного луча, они с облечением увидели, что это Букин.
– Ну? – спросила Ирка. – Что там? Лёш!
– Дед собрал всех в классе, – ответил тот, глядя на Сашу, – пытается выяснить, из-за чего сыр-бор. – Он по школьной привычке сунул руки в карманы брюк, задрав полы своего нового пиджака. – Походу, ему известно, кто на самом деле писал жалобу, и теперь он колет наших девчонок. Пытается выяснить, кто запустил слух…
– Пффф, – фыркнул Славик, – ну и как?
– Молчат. Как воды в рот набрали.
– Что и следовало ожидать.
А ты здесь чего? – спохватился он.– Вот, послал меня за вами. Ну, то есть, за Сашкой…
– Я туда не пойду!
– Ты же только что сказала, что вернёшься!
– Да брось, Сань, никто не верит в эту лабуду! – отозвался Лёшка. – Ну, то есть, из ребят. Да и девчонки теперь – Дед же им сказал…
– В класс – не пойду. Зачем я там?
–Ну, я не знаю, – Лёшка дёрнул плечом. – Может, он хочет, чтобы они извинились.
– Не нужны мне их извинения!
– Супруниха тоже там. С их классной…
– Плевать. – Саша посмотрела Славика и потом на Ирку. – Мне надо умыться. Принесёшь мне мою сумку?
Сидя на краю учительского стола, Иван Ильич смотрел на своих птенцов. Мальчики и девочки, которые, как старую кожу, сбросили наконец опостылевшую школьную форму и, конечно же, чувствуют себя невероятно крутыми и взрослыми. Он сделал для них всё, что было в его силах, но теперь с грустью думал, что не все его усилия увенчались успехом. Сидящие перед ним нарядные девочки выглядели виноватыми, растерянными или сердитыми – все, кроме одной. Ольга Седых, отличница и гордость класса, восседала, как обычно, с каменным лицом. «Мне это кажется, или сквозь её монаршее величие действительно проступает рвущееся наружу торжество?» – спрашивал себя Дедов, на протяжении семи лет бывший очевидцем неутолимой иррациональной вражды, которую Седых питала к тихой и замкнутой Рогозиной. Не отличнице. Не пользовавшейся всеобщим успехом. Не считающей себя красавицей. Не модно одетой. Сплошные не! И вот теперь женская половина класса усиленно обходит глазами ту, которая, как подозревал Иван Ильич, и затеяла эту грязную и подлую игру. Они не подозревают, что упорство, с каким все они избегают смотреть в её сторону, только подкрепляет его подозрения – как и торжествующий вид самой Оли, блестящие глаза которой не могут скрыть даже накладные ресницы. Парни же откровенно скучали, испытывая лишь умеренное любопытство и досаду за прерванный праздник.
Дедов уже опросил каждую из девочек, и получалось, что слух зародился сам по себе, в куче грязного белья, потому что выходило так, словно каждая услышала об этом от другой, та – от кого-то ещё, а «кто-то ещё» и не помнил, от кого. И только Седых молчала, царственно восседая на своём привычном месте в центре класса.
– Ну, а ты что скажешь, Оля? – обратился к ней Дедов.
– Я?! – Седых посмотрела на классного руководителя так, словно он сморозил какую-то нелепость: не барское это дело разбирать склоки черни! Она явно хорошо подготовилась к этому вопросу. Но зато ему было отлично видно, как напряглись остальные, как метнулись в её сторону два-три откровенно испуганных взгляда.
– Да. Что известно об этом тебе?
Седых небрежно пожала полными плечами.
– То же, что и всем остальным.
– Вот как. – Иван Ильич медленно вздохнул и помолчал, глядя в тёмное окно, в котором отражались все эти юные люди. Растерянные и обескураженные произошедшим. Он знал: они запомнят вот эти последние свои минуты в школе, как неизбежно запоминает человек своё самое первое и самое последнее впечатление. Всё остальное смешается, превратится со временем в трудноразделимый ком воспоминаний о школе, на поверхности которого останется вот это – отвратительное, скользкое и постыдное, к которому они оказались причастны. И, хотят оно того или не хотят, оно будет управлять их жизнями – либо посредством вызывающей отторжение нравственной тошноты, либо страха и ложного стыда, понуждающих к круговой поруке.
Этого не должно было случиться – и не случилось бы, говорил себе Дедов с горечью, если бы не его лояльность к своим питомцам, не наивная отеческая снисходительность, с которой он взирал на их слабости. Он видел всё это и мог остановить, но – не стал. Почему? Не желал причинять себе лишнее беспокойство?
Теперь, когда у него был собственный сын, так внезапно обретённый на закате его долгой бездетной жизни, Иван Ильич остро чувствовал, как много он упустил – вся жизнь его мальчика прошла вдали от него, и теперь тот сам уже отец вот таких же ребят, как те, что сидят теперь в этом классе. Его, Дедова, не было рядом с Иваном, когда тот делал свои первые шаги, когда учился в школе, вступал во взрослую жизнь, и теперь они с трудом нащупывали своё родство и близость. Возникало нелепое чувство, что Иван родился уже взрослым и даже немолодым мужчиной…