Так плохо, как сегодня (сборник)

Вот и Папик обознался, бедный. А может, и не бедный, поскольку любят всяких. И хищные крысы добиваются в жизни больше, чем травоядные белочки.

Но это уже не мои проблемы. Это проблемы Папика.

Я вернулась на свое место.

Музыканты ушли на перерыв. Остался только пианист. Он играл замечательно. Звучала негромкая, нежная музыка. Как в раю.

По залу бродили белки, крысы и кошки, и все были друг другу рады.

Чешская кухня

Им было очень хорошо вместе. Наташе и Сереже.

Наташе нравилось на него смотреть, его слушать, трогать и нюхать. Все органы чувств – зрение, слух, обоняние и осязание – говорили «да»! Особенно осязание. Когда обнимала, то проваливалась в нежность, как в волшебное болото. Болото – это смерть. Но ведь и близость соития – тоже маленькая смерть: агония, небытие, уход в космос.

Наташа медленно возвращалась из космоса, окликала:

– Сережа…

Он молчал. Спал. Он как-то вдруг мгновенно засыпал после близости. И она могла любоваться спящим, как пастушка над заснувшим пастушком. Нежность не умещалась в ней и проступала в виде слез.

Любовь… Какое счастье… Единственная заусеница: Сережа был женат. Жену звали Надежда Казимировна. Она была старше Сережи на десять лет.

Наташа не задавала лишних вопросов. Она надеялась, что их любовь победит законный брак, тем более Наташа моложе Казимировны на двадцать лет. Ей тридцать, Сереже сорок, а Казимировне пятьдесят. У Казимировны впереди климакс и увядание. А у Наташи – расцвет и долгое цветение. Что выберет Сережа? Естественно, расцвет.

Сережа тихо спал в кровати. Он спал обычно один час, потом ужинал и убегал домой, чтобы Казимировна не волновалась. Его время у Наташи – два часа, с шести до восьми. В восемь он возвращался домой, Казимировна ни о чем не догадывалась.

Наташа тихо, боясь разбудить своего пастушка, выбиралась из кровати. Шла на кухню приготовить что-нибудь вкусненькое.

Кухню она купила себе два дня назад. Не кухня – мечта. Ярко-синие панели, фурнитура под старое серебро. Чехи умеют делать. У чехов – высокая культура быта, в отличие от советской.

У нас, у советских, люди – не в счет. Этих людей – тьма тьмущая, как тараканов. На всех не напасешься.

Чешская кухня – дефицит, но Наташа сидела на дефиците, и ей было доступно то, что и не снилось простому советскому человеку.

На дворе стояли восьмидесятые годы. Развитой социализм. До коммунизма доехать не получалось, но Наташа и не торопилась. У нее был свой собственный коммунизм, который назывался: ты – мне, я – тебе.

Одно время Наташа работала в отделе заказов в гастрономе. Она раздавала заказы по списку и в обход списка. В заказ входило: копченая колбаса, индийский чай, гречка, баночка красной икры, курица, ветчина и даже черная икра. Перед Наташей заискивали писатели и артисты, ученые и военные, а с учетом ее фигуры – заискивали вдвойне. Именно тогда она и познакомилась с Сережей – кандидатом наук. Каких именно наук, Наташа не интересовалась, какая разница… Он понравился ей сразу, пленил ее сердце своей скромностью. Что дадут, то и брал, не клянчил и не выпрашивал, как остальные. Ему можно было подсунуть все, что угодно, не заметил бы…

Потом Брежнев умер, пришел Андропов. Порядки ужесточились. Стали проверять и сажать. Наташа ушла в мебельный магазин, там спокойнее. Зарплата – кошкины слезы, но место… Оно было золотое, и попасть на такое место не просто. Помог случай и внешние данные.

Наташа к своим тридцати годам была вполне устроена и благоустроенна. Единственное слабое звено – квартира: блочный дом, первый этаж, возле лифта. Она вступила в кооператив чуть ли не последней. Все квартиры разобрали, остался только первый и последний этаж.

Последний этаж плох тем, что ломается лифт и протекает крыша. Лучше первый, от лифта не зависишь, однако в квартиру забегают мыши из подвала и воняет сыростью. Но все-таки свое жилье, не общежитие и не съемная квартира с ядовитой хозяйкой.

В квартире дефицитная финская мебель, японский холодильник «Шарп» по большому блату, а теперь уже и чешская кухня. Наташа любила свое гнездо за то, что – ЕЕ. И Сережу любила за это же самое – ЕЕ. Казимировна не в счет.

Наташа принялась сооружать ужин. Она знала: Сережа больше всего любит поездную еду, – ту, что едят в поезде. Крутые яйца, холодная отварная курица, огурчики-помидорчики, перья зеленого лука. Еще он любил пюре с говяжьими сардельками. Наташа всегда запасалась сардельками, а на окне выращивала зеленый лук.

Наташа стала чистить картошку для пюре. В пюре главное – разводить его горячим молоком и взбить. Тогда пюре получается воздушное. А еще хорошо добавить в него пассерованный лук. Создается впечатление, что пюре с грибами. Все дело в деталях, но именно детали требуют времени.

Наташа потратит час, а Сережа поест за десять минут и убежит к Казимировне.

Когда-то Надежда Казимировна была Сережиной учительницей по литературе. Пятнадцатилетний Сережа полюбил ее двадцатипятилетнюю. Она казалась ему идеалом человека и женщины. И он уже в пятнадцать лет знал, что женится только на Надежде Казимировне, и проживет с ней всю жизнь, и будет любить всегда верно и преданно.

С верностью не получилось, а вот преданность осталась. Он ее жалел, сочувствовал, лечил, угождал. О том, чтобы бросить и уйти к другой, не могло быть и речи. Кто бросает женщину в пятьдесят лет? Только последний мерзавец. К тому же Сережа привык ее немножечко бояться. Учительница.

Но Наташа была уверена: если она родит Сереже ребеночка, он захочет быть рядом со своим ребеночком, потому что дети – это будущее, а прошедшая любовь – это прошлогодний снег.

Пюре было готово. Сардельки кипели и благоухали.

Сережа вылез из спальни. Вихор торчит на макушке. Трусы висят на бедрах. Трусы – польские: на черном фоне белые черепа. Это Наташа ему достала. Казимировна спрашивала: что это за пиратский флаг? Наверное, она догадывалась. А может быть, и нет.

Сережа уселся за стол. Проткнул сардельку вилкой. Сок брызнул во все стороны. Он начал есть, жмурясь от удовольствия. Наташа не выдержала, взяла тарелку и сделала себе порцию того же самого: пюре, сарделька, овощи. Какое счастье есть, когда хочется есть, любить, когда хочется любить.

И как скучно любить без любви и есть без аппетита.

Какое счастье подчиняться своей плоти. И какой ужас, когда плоть выходит из повиновения, например, бессонница. Хочешь спать и не спишь. Какое-то время молчали. Ели молча, утоляя первый голод.

– А если я забеременею? – вдруг спросила Наташа.

У Сережи упала вилка, пропал аппетит, испортилось настроение.

– Ладно, ладно, – успокоила Наташа. Поменяла вилку. – Ешь…

– Ты уже беременна? – перепроверил Сережа.

– Нет, – ответила Наташа. А про себя добавила: «Но буду».