Так умирают короли

Я с готовностью кивнул и хлопнул в ладоши. Появился наш гипнотизер, но сейчас его невозможно было узнать: накладная борода и грим сделали свое дело.

— Вот! — сказал я императору. — Этот человек проводит нас во «временной коридор». Сначала — вас, потом меня.

Павел с надеждой воззрился на нашего спасителя. Прошло всего несколько минут, и император впал в состояние, очень похожее на сон. Гипнотизер распрямился над царским ложем и удовлетворенно произнес:

— Готово!

Тотчас же появился Демин, Светлана и множество других людей. Светлана обняла меня и счастливо засмеялась.

— Послушай! — сказала она. — Такого я еще не видела!

Невменяемого императора переложили на носилки и понесли прочь.

— Может, хватит? — смеясь, спросила Светлана. — У него и без того впечатлений выше крыши.

— Нет! — твердо сказал я. — Все отснимем, как намечали.

Виктора уже перенесли в соседний павильон.

— М-да, — сказал я, оглядываясь по сторонам. — Он немало удивится, я думаю.

А гримеры уже тянули меня к зеркалу.

— Побольше краски, — попросил я. — Все должно выглядеть эффектно.

Через некоторое время я выглядел так, будто только что надо мной учинили допрос в застенках гестапо. Лицо было в кровавой раскраске, и даже белая рубашка навыпуск, в которую меня облачили, была сильно орошена «кровью».

— Бедненький! — с непередаваемой печалью произнесла Светлана и погладила меня по голове.

— Не плачь, Ярославна! — приободрил я ее. — Прорвемся. Вот только Виктора жаль. Для него все так хорошо начиналось.

Герой передачи сейчас выглядел не лучше меня. Ему наложили фальшивые рубцы, а на левой руке так вообще была рваная рана. Она смотрелась очень живописно.

— Ужасно! — выдохнула Светлана, увидев эту картину.

— Нормально, — оценил я. — Мне нравится.

Примчался гипнотизер. Он уже был загримирован.

Виктора уложили на пол и приковали цепью к стене. То же самое проделали и со мной. Несколько человек в «окровавленных» одеждах вповалку упали рядом с нами. Мы находились в темнице. Низкий каменный свод нависал над нами, красноречиво демонстрируя незавидность нашей судьбы. Сквозь крохотное зарешеченное окно пробивалась полоса света. От окружающей нас обстановки становилось холодно и нехорошо. Я вздохнул и кивнул стоявшему наготове гипнотизеру. Он привел Виктора в чувство и стремительно упал на пол, отвернувшись от нас. Массивная металлическая дверь захлопнулась, лязгнул засов, и я увидел, как мой собрат по несчастью вздрогнул. Он открыл глаза и бездумно воззрился на каменистый свод. Целая минута понадобилась ему на то, чтобы осознать происшедшие вокруг него перемены. Наконец он увидел меня, окровавленного, и отшатнулся. Звякнула цепь, которой он был прикован к стене. Эта цепь совершенно его обескуражила.

— Что, Козьма, плохо? — спросил я его тихим голосом истерзанного в пытках человека.

Он недоверчиво посмотрел на меня.

— Сущие звери, — доложил я ему. — Пятьдесят плетей! Думал, помру. Уже распрощался с тобой, Козьма.

Он придвинулся ко мне и спросил горячим шепотом:

— Что происходит? Где мы?

— В петровских застенках. Меня зовут Викулой, вас Козьмой. Не пытайтесь им ничего объяснять, иначе объявят колдуном и сожгут на костре.

Лицо моего Козьмы потемнело.

— Мы с вами стрельцы, — докладывал я обстановку. — Приняли участие в стрелецком бунте, который подавлен Петром.

Он вряд ли хорошо учился в школе, но картина Василия Ивановича Сурикова «Утро стрелецкой каз ни» наверняка была ему знакома. По крайней мере, в его глазах я увидел предчувствие близкой развязки.

— Что с нами будет? — на всякий случай спросил он.

Я ответил Козьме красноречиво печальным взглядом.

— Как же так? — вскинулся он, и снова звякнули оковы.

— До этого все было нормально, — объяснил я. — Мы жили — не тужили… Э-эх, жизнь стрелецкая…

Красноречивый вздох.

— И так нехорошо все заканчивается.

— Неужели нельзя ничего изменить? Я продемонстрировал ему свои оковы:

— Как от этого избавиться?

— Но за что? — совсем запечалился он. — Мы даже ничего не успели сделать!

— Мы участвовали в стрелецком бунте.

— Я ни в чем не участвовал!

Я строго посмотрел на Козьму, и он тотчас затих.

— Раньше-то, чай, лучше было? — примирительно сказал я.

— Раньше — это когда?

— Ну, не раньше, — поправился я. — Позже… Или все-таки раньше… Ну, когда вы были Павлом Первым.

Он вздохнул. Сказал:

— И там ничего хорошего. Просто жуть!

Его можно было понять. Дважды изменить судьбу, и оба раза неудачно.

— Я назад хочу, — неожиданно сказал он.

— Куда именно?

— В Москву, в свою прежнюю жизнь, к Вере.

— Это будет, — пообещал я. — Пройдут века, вы родитесь, вас будут звать Виктором…

При упоминании своего имени он встрепенулся и с ожившей надеждой воззрился на меня.

— Я хочу туда сразу. Прямо сейчас.

— Нельзя.

— Почему?

Так капризничает маленький ребенок, который никак не может взять в толк, почему именно сегодня родители отказываются вести его в зоопарк.

— Нельзя, — повторил я скорбно и смежил веки.

Я хотел дать операторам возможность отснять погруженного в печальные размышления Виктора. Он заметно пригорюнился, и было видно, что эта новая жизнь ему совсем не нравится.

— Как глупо все получилось! — громко и с чувством произнес я.

Это был условный сигнал. Тут же загремели засовы, и в темницу вошли служивые люди. Тот, что был у них за главного, ткнул в меня пальцем:

— Этот!

Я оглянулся на Виктора. Он смотрел на меня с ужасом и печалью. Так смотрят на раздавленного бетонной плитой человека. Только что был жив, шутил и смеялся — и вот его уже нет с нами.

— Прощай! — сказал я с надрывом. — Уж больше не свидимся!

Мне заломили руки и поволокли к выходу. Было больно, и я очень правдоподобно завопил:

— Сатрапы! Убийцы!

Так в моем представлении должен был вести себя человек, уводимый на казнь.

Меня выволокли из темницы, дверь за моей спиной захлопнулась, и меня тотчас отпустили. Высвободившись, я пятерней ухватил подбородок одного из своих мучителей и с силой толкнул его. Он устоял на ногах и беззвучно рассмеялся.

Тетю Веру уже доставили на киностудию. Она сидела в гримерной и нервно обмахивалась кружевным платком. Я, как был, в «крови», ввалился в гримерную, и тетя Вера едва не потеряла сознание. Только теперь я понял свою оплошность.