Так затихает Везувий. Повесть о Кондратии Рылееве

— Стало, вы считаете, что любую конституцию можно назвать только проектом, пока ее не одобрит Великий собор?

Не слова, а это внезапное движение, похожее на бросок хищника на добычу, ошеломило Рылеева. Более задержало его внимание, чем сам вопрос. Ответ на него был давно продуман и не требовал разъяснений.

— Разумеется, — только и сказал он.

Не слушая ответа, который следовало ожидать, но было необходимо услышать как подтверждение неизменной позиции Рылеева, Пестель повернулся к окну, устремив невидящий взгляд на грубую чугунную решетку, охранявшую неподвижную серую воду Мойки. У всякого другого движение это могло бы показаться пренебрежительным, но Пестель держался с такой царственной непринужденностью, что Рылееву не пришла в голову мысль о неучтивости. Не торопясь продолжить как бы иссякший разговор, он смотрел на крутой светловолосый затылок Пестеля, на широкие, по-военному развернутые плечи и думал о том, что редко встречаются люди, до такой степени цельные, что даже сама фигура, складка на одежде излучают одно — волю.

И снова стремительным броском очутившись лицом к лицу с хозяином, Пестель спросил:

— Вы давно знаете Трубецкого?

— Больше года. С тех пор, как вступил в общество. Но видел его не часто.

— Много ли времени отдает он обществу?

Рылеев пожал плечами, невольно стараясь этим жестом рассеять напряженную беседу, более похожую на допрос.

— Мне трудно судить. Я причислен к управе Пущина, а дума собирается не так часто.

Теперь Пестель сел на диванчик около стола, по-прежнему прямо, слегка наклонясь вперед, как садятся на лошадь. «Можно ли его представить развалившимся в кресле или спящим?» — подумалось Рылееву. И, словно угадав его мысли, Пестель вдруг расслабился, облокотился на стол, уронил голову на руку, прошептал:

— Диктатор…

Холодные, светлые глаза не потеплели, не изменили выражения, но в позе и в непривычно тихом голосе слышалась давняя усталость.

Зачем он пришел сюда на Мойку, к Синему мосту, к дому Российско-американской компании, где теперь проживал Рылеев? Пестель жил в Петербурге уже два месяца, не раз встречался с Трубецким и Муравьевым, однажды и Рылеев присутствовал при такой встрече. Но зачем он пришел сюда?

Как назвать эту встречу? Дуэль? О, нет! Они не были врагами. Схватка? Но они не были и противниками. В этом собеседовании не было даже соперничества, и все-таки каждый чувствовал, что подспудно, за завесой мирных осведомительных разговоров идет борьба.

Силы были равны. Хотя на беглый взгляд перевес казался на стороне Пестеля. Он знал все. Всю историю давних и нелегких отношений между Северным и Южным обществами. Знал все варианты конституции Муравьева. Знал, что еще в двадцать первом году, когда общество, мнимо распущенное, возродилось в Петербурге и робкий, сухощавый проект Николая Тургенева был отвергнут Никитой Муравьевым, находившимся тогда в поре более радикальных взглядов. Муравьев предложил новый вариант, более смелый, но совершенно не удовлетворивший южан. И не только из-за утверждения монархического, пусть представительного строя, но более потому, что конституция защищала преимущества и привилегии богатых, исключая политические права для широких слоев населения. К этому времени и среди северян было много возражавших против такой умеренной программы Никиты Муравьева. Тактика «медленного воздействия на умы» теперь уже мало удовлетворяла. Пестель ответил Муравьеву длинным письмом, в котором по пунктам разбирал его проект и почти ничего от него не оставил, хотя и подозревал, что свое письмо послал некстати. Именно в это время страстно влюбленный Муравьев женился на красавице графине Чернышевой и оказался в еще более богатой и родовитой семье. Он, конечно, не изменил своим революционным взглядам, но еще менее, чем прежде, был склонен к «крайностям» южан, пугавших его радикализмом.

Между тем промедление угнетало южан. Пестель понимал, что совершить государственный переворот нельзя разрозненно и к тому же не выработав общей программы. Но можно ли найти выход из тупика?

Началось снование «дипломатических курьеров» из Тульчина в Петербург. Первым поехал Василий Давыдов, член Южного общества, человек мягкий, покладистый. При свидании с Никитой Муравьевым Давыдов передал ему письмо от Сергея Муравьева, содержащее копию «Русской правды» (конституции Пестеля), которую должно было обсудить в Северном обществе. «Русскую правду» Никита Муравьев Давыдову не вернул, и, как выяснилось впоследствии, к глубочайшему негодованию Пестеля, члены Северного общества не были даже ознакомлены с его проектом.

Однако разрыва между обоими обществами не получилось, хотя поездка Давыдова и затем посещение Петербурга с теми же полномочиями Сергея Волконского не увенчались успехом. Оба они были недостаточно деятельны, сведя свою роль к передаче писем, обоим не хватало дара убеждения, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки.

Надо было, по мысли Пестеля, найти более преданного, а главное, пылкого представителя Южного общества. Он мог бы не только убедить противников, но и попытаться устроить в столице нечто вроде отделения Южного общества, наблюдающего и за деятельностью северян. На эту роль более подходил Барятинский.

С Барятинским Пестель послал Муравьеву очень решительное, почти резкое письмо, в котором упрекал северян за вялость и неподвижность и сообщал, что южане решили действовать, то есть совершить переворот в текущем году. Без обиняков он утверждал, «что лучше совсем разойтиться, нежели бездействовать и все же опасностям подвергаться». При этом твердо знал, что «разойтиться» им невозможно, но считал необходимым употребить такое дипломатическое давление.

В то же время он узнал из писем Барятинского и его приятеля, члена Южного общества Александра Поджио, что наряду с еле тлеющей, угасающей частью Северного общества — Никитой Муравьевым, Николаем Тургеневым возникает новая, деятельная группа, придерживающаяся и более радикальных взглядов и готовая работать по-настоящему. В нее входят князь Оболенский, Рылеев, Александр Бестужев.

Как опытный стратег, Пестель понимал, что хотя они не все входят пока в состав думы северян, но будущее за ними. Именно на этих людей следует опираться южанам. Интуитивно он ощущал, что самый живой, упрямый и деятельный среди них — Кондратий Рылеев. Все это Пестель не только знал, но и сам был центром, вокруг которого завязывалась эта сложная и не слишком открытая борьба. И в этом знании была его сила. Она-то и заставила его нанести неожиданный визит Рылееву.

Недавний и ревностный член Северного общества, Рылеев не подозревал о всех сложных перипетиях этой внутрикружковой борьбы. Об отношениях Северного и Южного обществ он знал только в общих чертах. Слышал, что шли бурные споры. В Питере не хотели после переворота республики. Просвещенный монарх, представительное правление — во главе его справедливые, гуманные, неподкупные люди. В Северном обществе опасались черни. Об этом не писалось в проектах конституции, об этом даже не говорилось вслух. Но само собой разумеется, что чернь — это кровопролитие и хаос. Что во Франции в конце прошлого века, что при матушке Екатерине. Няньки по сей день пугают младенцев Пугачевым. Чернь не способна на восстание. Только на бунт.

Впрочем, об этом и не стоило задумываться, ибо речь шла о государственном перевороте, а не о революции.

И все-таки, не зная почти ничего о сложностях, накопившихся во взаимоотношениях севера и юга, в этой встрече Рылеев был не слабее Пестеля, по той простой причине, что ему ничего было не нужно от тульчинского диктатора. Он сражался без тяжелых доспехов. Ему было легко. Он не прощупывал собеседника, не выведывал его тайных мыслей и сам вел бой без забрала. И если бы зашла речь о Никите Муравьеве, он не постеснялся бы сказать, что тот не первый год сидит над своей конституцией. Как алхимик, пытающийся сделать из сплава простых металлов чистое золото, так он из благих установлений, приводимых в движение благородными, неподкупными личностями, надеется создать идеальное государство. Князь Барятинский, недавний «дипломатический» посол Южного общества, после бесплодных переговоров с Никитой сказал в досаде: «Муравьев все ищет толкователей Бентама, а нам нужно действовать не перьями».

Но все же, может быть, нажиму со стороны юга Северное общество было обязано оживлению своей деятельности? Вопрос этот напрашивался, но Рылеев не решался произнести его вслух. Как дико, что единомышленники, равно стремящиеся к благу отчизны и ради этого желающие соединиться, ведут себя, как две пограничные державы, опасающиеся уступить противной стороне пядь своей земли. Рылеев не слишком соглашался с некоторыми пунктами проекта Муравьева, но не считал себя вправе говорить от имени общества. А может, именно этого и добивался Пестель? Зачем бы иначе ему приходить сюда? Но это нелепо. Он не Муравьев, не Трубецкой, не Оболенский, его голос не может быть решающим. Так зачем же?

Все так же, как бы в изнеможении, подперев рукой голову, Пестель сказал:

— Сергей Муравьев-Апостол говорил мне, что вы противник республиканского правления.

Трудно было понять — вопрос это или прискорбное утверждение, но Рылеев почел своим долгом объясниться.

— Если говорить о моих взглядах, то я питаю душевное предпочтение к конституции и устройству государственному Северо-Американских Штатов. Эта страна более сходственна с нами, чем любое европейское государство, — он остановился, заметив, что Пестель удивленно вскинул брови. — Схожа по обширности территории и разноплеменности населяющих народов. Существуют мнения, что для республики Россия еще не созрела. Как ни жаль, — добавил он, вздохнув.