Такая долгая жизнь
Шрифт:
— Ну, пойдемте…
Чтобы не мешать бойцам, которые улеглись отдыхать, вылезли и пошли верхом. Ночь стояла темная. Изредка кое-где раздавались редкие выстрелы. С немецкой стороны время от времени ввысь взмывали ракеты. Но мрак был густым — ракеты освещали плохо.
В блиндаже на табурете сидел молодой командир с тремя кубиками в петлицах и боец, видно, ординарец.
Старший лейтенант поднялся навстречу Путивцеву, представился: комбат-один Цыганков. Был он смугл от природы, худощав…
— Располагайтесь здесь, товарищ батальонный комиссар, квартира, как видите, большая…
— Спасибо за приглашение, но я не один. Со мной еще младший политрук, он там, в траншее, остался…
— Ягодка! Приведи младшего политрука! — распорядился комбат.
— Это ваш ординарец? Забавная фамилия, — сказал Путивцев.
— А в моем батальоне как на подбор: есть Буряк, есть Семечкин… а замполит мой был Колокольчиков.
— А почему — был?
— Убили его сегодня, — просто сказал комбат и отвернулся.
Пришли ординарец и Никипелов.
— Ну-ка, Ягодка, сообрази нам поужинать… Немцы рождество не допраздновали, — обратился комбат к Путивцеву и Никипелову. — Не дали им допраздновать… Елку вон даже, видно, из Германии привезли. Чудно… Искусственная!.. Все у них, видно, искусственное…
Путивцев только сейчас увидел в углу на деревянной полочке маленькую елку. Блиндаж освещался слабо. Вверху торчала лампочка, но она не горела. На добротном дубовом столе коптила «катюша».
Вскоре тут же, на столе, появились мясные консервы, сало и трофеи — голландский сыр, марокканские сардины, швейцарский шоколад, бутылка французского коньяка…
— Вот еще взяли — листок. У меня в батальоне один боец немецкий знает, с немцами на Урале до войны работал, так он сказал, что это молитва солдата… Только вместо бога — там Гитлер! — Комбат протянул Путивцеву листовку, на которой Михаил прочел: «Мюнхен».
Цыганков по жестяным кружкам разлил коньяк.
— Ягодка, давай твою. Ты небось такого коньяка и не пивал?
— А вам приходилось? — спросил Никипелов.
— Да нет, не приходилось, — смутился комбат. — Ну, чтоб этому Гитлеру пусто было!.. Нет, не за это! Давайте моего Колокольчикова помянем… Хороший был парень, веселый, как колокольчик… По русскому обычаю.
Выпили молча, не чокаясь.
— А вы русский? — спросил Путивцев, понюхав корочку хлеба.
— Цыган я…
— Фамилия, значит, у вас соответствующая…
— Точно, соответствует… Фамилию мне эту в детдоме дали… Ни отца, ни матери я не помню, не знаю. В детдоме знали только, что я из цыган. И вроде дразнили так: Цыган. А потом это стало моей фамилией… Слышал я, товарищ батальонный комиссар, что немцы цыган расстреливают? Это правда?..
— Не только цыган, — ответил Путивцев.
— Ну, меня они не возьмут, — с загоревшимися злостью глазами сказал комбат. — Что-то этот чертов коньяк меня не берет… Давайте нашей хлебнем. До утра еще далеко. В Краснодаре купил. Держал до случая. Ягодка!..
Ординарец достал бутылку водки.
Водка приятно обожгла горло, потеплело в желудке. Разыгрался аппетит. Все пошло: и свое, и трофейное. Уже заканчивали ужин, когда снаружи послышались выстрелы.
— Ну-ка, Ягодка, узнай,
в чем там дело!..Ординарец мигом исчез. Быстро вернулся:
— Немца поймали… — От удивления у ординарца глаза стали круглыми.
— Кто поймал? Где?..
— Та тут недалече, в канаве, кажись…
— Разрешите? — В блиндаж ввалился младший командир с тремя треугольниками в петлицах. — Товарищ комбат, разрешите доложить? Немца взял, живьем…
— Везет тебе, Скоробогатов… В бою отличился и теперь вот… Как же ты взял его?
— Отошел по нужде, подальше. Буерак там такой небольшой… Чую, кто-то вроде чихнул… Потом еще. «Кто тут?» — спросил. А он в меня из этой штуки… — протягивая парабеллум, продолжал рассказ Скоробогатов. — Мне бы стрелять, а я кинулся на него. Ну и взял… Помял, правда, немного…
— Считай, медаль «За боевые заслуги» ты заслужил. Давай твоего немца, и Сабурова позовите, уральца.
Ввели немца. Под глазом у него синело, губа рассечена. Шинель порвана.
— Здорово ты его! — Но в словах комбата не было осуждения.
Пришел переводчик Сабуров.
— Спроси у пленного: какой части, звание, где воевал раньше?
На первые вопросы пленный ответил сразу. Держался спокойно, даже нагловато. Назвал номер батальона, воинское звание — ефрейтор. Воевал в Польше, во Франции…
— Какие части и соединения находятся на этом участке фронта?
— Не знаю, но если бы и знал, не сказал бы… Мою часть вы все равно узнаете, раз у вас моя солдатская книжка… Скажу вам только одно — дни иудо-большевистской России сочтены… Германская армия непобедима…
— А это вот ты видел?! — Цыганков поднес дулю к носу немца.
— Погоди, комбат, — сказал Путивцев. — Кто бежал от Красной Армии под Ростовом, под Москвой?..
— Русские воюют не как цивилизованная нация, а как бандиты… Все цивилизованное человечество сегодня празднует рождество. Только большевики, безбожники… — Немец что-то сказал такое, что переводчик не понял. — И потому вы здесь, но это на короткое время, — закончил немец.
— Смотри, идейный, — заметил младший политрук Никипелов.
— Какой там идейный, — зло сказал Путивцев. — Просто машина!.. Что вбили в голову, то и твердит!..
Живого немца видел он в первый раз. Видел он немцев и до войны, тех, что приходили к нему… Но как они были непохожи на этого «завоевателя»… Гадливое чувство у него было к немцу. Приказать расстрелять его… Посмотреть, как сдует с него эту спесь, когда увидит дуло… Но надо было сдерживать себя. Здесь говорить не хочет — отправить на ту сторону. В Особом отделе люди поопытнее, может, там заговорит.
На этом и порешили.
26 декабря на море разыгрался десятибалльный шторм. Он продолжался и двадцать седьмого. Высадившийся десант больше суток был отрезан от восточного берега. Немцы яростно контратаковали. Но двадцать седьмого ветер стал слабеть. Десант получил подкрепление.
Командующий немецкими войсками в Крыму генерал Манштейн снял из-под осажденного Севастополя крупные силы и бросил их на уничтожение десанта. Воздушная разведка донесла об этом советскому командованию.