Такая работа

Увидев Ратанова, секретарь, полная, черноволосая женщина, поправив привычным жестом прическу, пошла в кабинет. Ратанов подошел к стенгазете. Карикатура изображала женщину в прокурорской форме, несомненно, Щербакову, сидевшую по-кавалерийски на громадной, втрое больше ее, папиросе. Заметка о вреде курения была подписана Скуряковым.

Секретарша вышла, открыв перед ним дверь.

«Папиросный дым, — вспомнил Ратанов слова заметки, проходя в кабинет, — особенно опасен нам, тем, кто не курит. Пора бы подумать об этом комсомолке Щербаковой!»

Розянчикову показалось, что Ратанов, входя, иронически улыбнулся.

Если в течение нескольких лет тебе приходится ежедневно, ежечасно встречаться с незнакомыми людьми и расспрашивать об интересующих тебя вещах и если успех работы зависит подчас только от твоих расспросов, то в короткое мгновение, перед тем как задать первый вопрос, ты стараешься быстро прикинуть: кто перед тобой? Можно ли, экономя время, начать с главного или только с пустяка? Быть ли корректно официальным или держаться просто, не принуждая себя? Как отнесутся к твоему первому вопросу? Как ты произнесешь: правильное — «фамилия» или местное искаженное, но уже привычное «фамиль»? Все это нужно решить почти мгновенно, сразу, только взглянув на незнакомое лицо, только оценив фигуру и плечи, зацепив краем глаза руки, платок или кепку.

И сначала ты всегда ошибаешься. Ты намеренно говоришь «фамиль», и тебя поправляют. Ты строг и официален, и человек обращается уже не к тебе, а к твоему коллеге, который вынул папиросу, предложил закурить и дал мальчишке поиграть с зажигалкой.

Но потом ты понемногу начинаешь разбираться в людях, находишь ключ к пониманию характеров в лицах или в окружающей обстановке. Реагируешь и на сломанную оправу очков, и на виднеющийся из кармана автоматический карандаш, и на прическу.

Розянчиков обратил внимание на незагорелое, узкое лицо Ратанова, на отсутствие университетского значка на потертом коричневом пиджаке, на спутанную прическу. Ратанов, в свою очередь, оценил классическую позу ожидания, принятую Розянчиковым, облатку аспирина и последний номер журнала «Государство и право» на столе, новенький блокнот-алфавит, вложенный в уголовное дело. Лицо Розянчикова сразу показалось ему знакомым.

Ратанов произвел на Розянчикова впечатление человека, измученного каждодневными мелочами провинциального уголовного розыска, скрупулезным исполнением указаний всех-всех инстанций, не хватающего с неба звезд, нечестолюбивого, наивного и честного. Свой университетский значок Ратанов, видимо, перевесил на форменный китель, пылившийся в шкафу в ожидании строевого смотра. В это дело с Джалиловым попал он, безусловно, случайно и сейчас жалеет обо всем и нервничает.

И в чем-то Розянчиков был прав.

Ратанов увидел перед собой преуспевшего молодого человека, юриста с теоретическим уклоном, возможно — аспиранта. Переубедить такого было трудно. Из дела он, конечно, умел делать «конфетку» и, наверное, лечился в Москве в платной поликлинике от ревматизма или хронического ревмокардита.

И в чем-то Ратанов тоже был прав.

— Садитесь, пожалуйста, — громко и немного в нос произнес Розянчиков, — устраивайтесь поудобнее.

Ратанов сел за приставной столик.

— Что же это вы такое натворили, Игорь Владимирович, друг вы мой? — Розянчиков двинулся в обход большого стола по кабинету, не глядя на Ратанова. — Я знакомился с вашим личным делом. У вас чудесные характеристики… Кто в ваше время вел уголовный процесс в университете?

— Профессор Стругавичус. Но дело не в этом. Дело, видимо, в том, что мы арестовали преступника, некоего Варнавина. Арестовали за преступление, которое он совершил. Вы наверняка уже знаете, что представляет собою Варнавин…

— Игорь Владимирович, батенька вы мой, — заговорил Розянчиков, видимо, подражая кому-то из своих пожилых коллег. — Я поэтому и прилетел сюда! Для закона нет Варнавина, Иванова, Сидорова. Есть субъект преступления. Его прошлые судимости и прочее, если, конечно, в законе нет упоминания о специальном субъекте, — вы меня понимаете, все это не играет роли! Милиция об этом почему-то забывает. Так вот Сидоров или Иванов, а в данном случае некто Варнавин решил пойти на совершение преступления. Вы об этом узнали. Почему же вы не сделали всего, чтобы это преступление не совершилось?

— Лично я в прошлом несколько раз предостерегал Варнавина от совершения преступлений… С ним беседовали и другие работники.

— Это как раз менее всего интересно… Вы ведь дали возможность войти в магазин, взять рулон дорогостоящего материала… По существу, вы взяли Варнавина и Мальцева, когда они собирались уже в обратный путь…

— Это не так. Ночь была очень темная… Магазин стоял у самого леса, на краю деревни…

— Но вы допускали мысль, что Варнавин совершит кражу и вы возьмете его лишь потом?

— Я ставил перед собой задачу — задержать преступника с поличным.

Розянчиков снисходительно улыбнулся.

— Чисто милицейский подход. Человек, который находится на свободе, если только он не бежал из-под стражи, не может быть для нас преступником. Вот когда он будет осужден и приговор в отношении его войдет в законную силу, тогда мы можем считать его таковым. А до этого он такой же, как любой Сидоров, Иванов, Петров, как мы с вами… И как вы выглядели в ту ночь? Вы, юрист, старший страж порядка! Вы терпеливо сидели и ждали совершения преступления! Ждали и хотели преступления! Хотели!

— Я не хочу и не могу брать на себя функцию суда. Окончательное слово принадлежит суду! Но препятствовать совершению преступлений и собирать доказательства мы обязаны. Находясь в засаде, я ждал не преступления, а доказательств преступного умысла Варнавина. Ничто не мешало ему отказаться от своего намерения. Вы ведь знаете его прошлое.

— Опять вы о его прошлом!

В кабинет вошел Скуряков. Ратанов кивнул ему и продолжал разговор:

— Мы знали, что он продолжает готовиться к совершению преступлений и наверняка совершает их сам или подстрекает других. Иногда он проигрывал в карты крупные суммы денег.

— Надо было привлечь его к уголовной ответственности за какое-либо из совершенных преступлений…

— Он бы все отрицал, а доказательств у нас не было…

— Вот видите: доказательств не было!

— По вашему, значит: не пойман — не вор. Поймать на месте нельзя: надо предупредить преступление! На следующий раз — «не пойман не вор»! Что бы сказали мне люди, если я рассказал бы на какой-нибудь фабрике о нашем с вами разговоре!

— Это обывательские разговоры. А мы юристы, не обыватели: нам нужны полноценные доказательства…

— Теперь они есть у вас…

— Эти доказательства не против Варнавина, — сказал Скуряков, кивком испросив у Розянчикова разрешения вмешаться в разговор и пересаживаясь поближе к Ратанову, — а протии вас и ваших работников. Вы знаете, что Варнавина, видимо, придется освобождать из тюрьмы?

— Но ведь кражу он все-таки пытался совершить?

— Мы считаем, что есть люди, которые виновны в этом больше, чем Варнавин, которые пошли на поводу у другого преступника, совершившего уже не одно тяжкое преступление…