Такое короткое лето

— А может так и надо, — легко согласилась Маша и снова легла, натянув на себя одеяло.

Ночью я проснулся от тревоги, щемившей сердце. Такое уже было со мной в Праге. И так же, как в пражской гостинице, первым делом я протянул руку к Маше. Ее не было. Несколько мгновений я лежал с открытыми глазами, привыкая к темноте, потом обвел комнату взглядом. Маша сидела в кресле, забравшись в него с ногами. Она вся сжалась и походила на маленький белый комочек и я сразу ощутил в груди неприятный холодок. Встав с постели, я подошел к креслу, осторожно прижал ее к себе и тихо спросил:

— Тебе худо?

Она молча кивнула. Я сел на подлокотник, обнял ее за голое, холодное плечо. Она уткнула подбородок в колени и я услышал редкие, беззвучные всхлипы.

— Это то же, что было в Праге? — спросил я.

— По всей видимости, да, — ответила она, не поднимая головы.

— Ты говорила об этом с врачами?

— Говорила.

— Ну и что?

— Надо ложиться на обследование. Пока не будет анализов, никто не может сказать ничего определенного.

— Утром мы сразу же поедем в больницу, — сказал я, целуя ее колени. Тревога, с которой я проснулся, только усилилась. — Тебе не холодно? Может пойдем в постель?

— Когда я сижу вот так, мне немного легче, — сказала Маша. — Ты иди, я потом приду к тебе.

Ее голос был тихим и каким-то обреченным. Я снял с кровати одеяло, укрыл им Машу. Сам сел на подлокотник кресла и, обняв ее за плечи, прижал к себе. Мне казалось, что так она будет чувствовать себя лучше.

— У нас сегодня был такой счастливый день, — тихо сказала Маша. — Самый счастливый в моей жизни… И надо же, так случилось…

— У нас будет еще много счастливых дней, — ответил я, целуя ее волосы.

— Я надеюсь, — сказала Маша.

Не знаю, как долго мы сидели, прижавшись друг к другу.

Я замерз, но не уходил от Маши, считая, что сейчас она более всего нуждается в моей поддержке. Ей нельзя было почувствовать себя одинокой. Одиночество отнимает силы, а мне казалось, что у нее их совсем немного. Через некоторое время Маша сказала, откинув одеяло:

— Пошли спать. Скоро уже утро.

Мы легли, я положил ее голову на свою руку. Маша уткнулась носом в мое плечо и сказала:

— Мне так хорошо с тобой. Так уютно и, главное, спокойно.

— Мне тоже хорошо с тобой, — ответил я.

Мне не хотелось говорить больше о болезни, чтобы не бередить душу ни себе, ни ей. Мне казалось, что сейчас ей и без того не легко. Но она начала сама.

— Я разговаривала с одной нашей врачихой о моих проблемах, — сказала Маша. — Она хороший специалист.

— И что она тебе сказала? — спросил я.

— Она и предложила обследование.

— Мы же решили, что утром едем в больницу.

— Да, милый. Ты отпустишь меня на три дня?

— Я буду приезжать к тебе и с утра до вечера сидеть у твоей постели.

— Нет, милый. Эти дни мне надо побыть одной. Мы поедем в больницу вместе и я скажу тебе, через сколько дней ты должен приехать ко мне. Хорошо?

— Хорошо, — сказал я. Я был согласен на что угодно, только бы быстрее поставить ее на ноги.

Утром Маша встала, как ни в чем не бывало. Она выглядела свежей и абсолютно здоровой. На какое-то время мне даже показалось, что ночью я видел нехороший сон и ни в какую больницу мы не поедем. Но она сама напомнила мне о ней. Когда я предложил позавтракать, Маша сказала:

— Я не хочу задерживаться в больнице ни на один лишний день. Если мы попадем туда до девяти, я успею сдать кровь на анализ еще сегодня. Ее берут натощак.

Мы взяли такси и направились почти через всю Москву на Шоссе Энтузиастов. Я подождал в вестибюле, пока Маша сходит к своему врачу. Через несколько минут она вышла ко мне с маленькой бумажкой в руке.

— Ну вот видишь, милый, — сказала она, показывая бумажку. — Уже получила направление на анализ.

— Сколько ты здесь пробудешь? — спросил я.

— Я же тебе говорила: три дня.

— Ровно через три дня в это же время я буду здесь, — сказал я.

— Не здесь, а в общежитии. Я постараюсь быть уже там.

Маша поцеловала меня в щеку и торопливым шагом направилась на второй этаж. Я проводил ее взглядом и мне показалось, будто у меня оторвался кусочек сердца. Подождав, пока она скроется за поворотом лестницы, я медленно направился к выходу из больницы.

Ровно через три дня я был у дверей Машиной комнаты. Раз десять давил на кнопку звонка с такой силой, что она могла расплющиться. Но за дверью было тихо, как в потустороннем мире.

Я позвонил Ольге, но ее тоже не было. В будний день общежитие вымирает, все его постояльцы на работе. Я спустился вниз и пошел в больницу, чтобы попытаться отыскать Ольгу. Она скажет, что с Машей и, самое главное, уехал ли брат с друзьями из Машиной комнаты. Если уехал, я сегодня же переберусь в общежитие.

Больницу охраняли так же, как банк. У входа на лестницу, ведущую наверх, и у лифта стояли два парня, пояса которых оттягивала тяжелая кобура. Пройти внутрь можно было только по специальному пропуску. В вестибюле рядом со справочной службой висел телефон и табличка с указанием номеров. Я нашел телефонный номер отделения челюстной хирургии и позвонил Валере. Мне ответили, что Валерия Александровича сегодня не будет, он на заседании ученого совета в институте.

— А вы не могли бы позвать к телефону медсестру Ольгу? — спросил я.

— Какую Ольгу? — раздалось на другом конце телефонного провода. — У нас медсестер с таким именем пять или шесть. Вам какая нужна?

Я не знал Ольгину фамилию, поэтому начал объяснять, где она живет и как выглядит. После недолгого разговора мы пришли к мнению, что из всех медсестер жить в общежитии и иметь такую внешность может только Ольга Никоненко. Но она сейчас на операции и освободится, скорее всего, только часа через два.

Я вышел на улицу, дошел до ближайшего летнего кафе, взял кружку пива и просидел за столиком битый час. Потом заказал чашку кофе. Он оказался холодным и невкусным. Отпив глоток, я отодвинул чашку, рассчитался с официантом и вернулся в больницу. Ольга оказалась на месте. Услышав мой голос, она спросила:

— А разве Маша и тебе ничего не объяснила?

— А что она могла мне объяснить? — удивился я.

— Ты откуда звонишь? — спросила Ольга.

— Снизу, из вестибюля.

— Подожди, я сейчас спущусь. — Она положила трубку.