Таков ад. Новые расследования старца Аверьяна

— Какой-то бог, — пробормотал Денис Еремеев. — Юрий что-то слышал об этом или читал.

— Есь — небо, верховный бог кетов, живущих на Енисее. Они как будто родичи, с одной стороны, индейцев, а с другой — тибетцев. Отсюда и название Еськово. Есь рассорился со своей супругой Хоседэм, после того как замёрз их старший сын, которому Хоседэм не дала тёплой одежды. Его звали Биссымдесь («западное небо»), так мой проводник называл всех погибших и меня тоже. У человека семь душ, а у Еся семь добрых мыслей, и зажигает он семь костров семи цветов радуги. Кто увидит все семь костров в радужном ореоле, то есть радугу в радуге, которая тоже в радуге и так далее, тот больше не умрёт, тот докурился. А трубку курить предлагает старичок в белой дохе, Дох, первый в мире шаман и первый в мире человек.

— Видно, вы тоже курили эту трубку, — усмехнулся Денис Еремеев. — Может быть, ещё докурите… (он определённо хотел сказать «докуритесь»).

— Все беды в мире, — сказал мне Дох, — от того, что люди делятся на мёртвых и живых. Живые противны мёртвым, как мёртвые противны живым. Мёртвые друг с другом не враждуют и друг друга не убивают. Хорошо, если останутся одни мёртвые.

Денис Еремеев прикоснулся было к трубке и отдёрнул руку, как будто обжёгся.

— На обратном пути, — продолжал Аверьян, — в старообрядческих поселениях очень удивлялись, что я возвращаюсь живой, «Стало быть, ты наш, раз не куришь», — говорили мне. И одна старушка нашептала мне там такую историю. Когда на Енисее установилась коммунистическая власть, всех шаманов собрали якобы на перепись или на инструктаж, заперли в балагане, а балаган сожгли. С тех пор в тайге и является Дошка, один из сожжённых шаманов.

Денис Еремеев не спускал с Аверьяна глаз.

— Дох сказал мне, что докуриться должны семь человек подряд. Тогда останутся одни мёртвые и будет хорошо. Пятеро докурились, шестой Юрий Савельев, который, по словам Доха, завещал трубку вам. Потому я и говорю, что рассказываю вам то, что вам следовало рассказать своему духовнику. Считайте, что я исповедался вместо вас.

Аверьян, не прощаясь, вышел из офиса. А через два месяца стало известно; удачливейший предприниматель, миллиардер Денис Еремеев найден мёртвым в тайге, где проводила исследования пропавшая экспедиция. Рядом с Денисом Еремеевым дымилась во мху трубка из мамонтовой кости.

Сукина дочь

Целый день Павел ходил по посёлку. Он искал на отлёте домишки поплоше и пытался снять комнату на зиму. У Павла были деньги, за комнату он предлагал плату более высокую, чем здесь принято, и всё-таки ему везде отказывали. Штормовка Павла отяжелела от осеннего дождя, шерсть Бички вся намокла, но Бичка не отставала от Павла ни на шаг. Не было никаких сомнений в том, что Павлу не сдают квартиру из-за неё. Хозяйки негодующе махали руками, узнав, что в комнате вместе с бородатым странным жильцом будет жить эта большая лохматая собака, у которой с шерсти капает. К тому же Павел заранее предупреждал, что собака будет жить именно с ним, а не где-нибудь во дворе. Каждой хозяйке Павел непременно сообщал, что собаку зовут Бичка. Сердитые отказы хозяек разбередили в голове у Павла давно засевший там шип: «Собака, Собака… Сука проклятая…» Это свистящее шипенье, как от испорченных стенных часов с бывшим боем, продолжалось и тогда, когда Павел к ночи снял угол у полусумасшедшей старухи. Старуха не устояла перед щепоткой денег, едва увидев их. Павел сидел у горячей печки, Бичка жалась к его ногам, и не старуха ли хозяйка уже шипела: «Собака… Собака… Сука проклятая…».

Это скрипучее бормотание он когда-то день за днём слушал, уходя на работу и возвращаясь домой. Павел привёл юную жену из общежития в коммуналку, где он жил с парализованной матерью, и та сразу завела свое: «Собака… Собака… Сука проклятая…»

Елена ещё училась на четвёртом курсе библиотечного института. Её собственная мать работала зоотехником на Алтае. Елена во что бы то ни стало хотела зацепиться за Москву. Замужество избавляло её и от распределения. Павел к тому времени уже закончил автодорожный институт. Он устроился на работу в Москве, но должен был ездить в длительные командировки. А главное, ещё в институте он познакомился с бригадиром шабашников, строивших дороги в глуши Нечерноземья, и вскоре сам стал бри гадиром их артели, убедившись, что с весны до осени в такой артели он может заработать больше, чем инженер зарабатывает в Москве за год. Елена очень хотела поехать на курорт к морю, которого никогда не видела. Павел дал ей денег на поездку к морю, а сам отправился в очередную глубинку строить шоссейную дорогу. За матерью согласилась присматривать соседка, которой тоже нужно было платить.

Когда Павел вернулся, матери в комнате не было. Её увезла «скорая помощь», вызванная Еленой, а обратно её так и не привезли. Павел время от времени навещал её в больнице, но не слышал от неё ничего, кроме всё той же «литании»: «Собака… Собака… Сука проклятая…» Между тем дела у Павла шли не так плохо, и Елена даже нашла возможность вступить в жилищный кооператив и выплатить взнос за однокомнатную квартиру (при условии, что деньги, заработанные Павлом, будут оформлены как её взнос, этого требовали её таинственные знакомые, к тому же давшие ей некую сумму взаймы). Павел успел убедиться, насколько Елена практична. Она закончила курсы иностранных языков, заговорила по-английски, водила туристические группы по Москве и Подмосковью, брала на комиссию иконы и старинные книги и, как подозревал Павел, слегка фарцевала. Павел самого себя чувствовал на подозрении. К этому времени он ушёл с работы и с весны до осени занимался только своим шабашничеством, возглавлял артель разношерстных строителей. Так что Павла не удивило когда к ночи на их лесную стоянку за ним приехал следователь. Павел только пал духом и заметно приуныл, что не ускользнуло от внимания следователя. «Старший следователь Игнатий Бирюков», — представился он, приглашая Павла сесть в машину. Следователь вёл машину сам. Машина еле тащилась, увязая в заболоченных колеях заброшенного лесного просёлка. «Надеюсь, когда-нибудь вы построите нам дорогу получше», — обратился следователь к Павлу, чуть улыбнувшись. Павел вздохнул с облегчением. Значит, его привлекают не за тунеядство. Павел отважился наконец спросить следователя, в чём дело. «Не беспокойтесь, это не арест и даже не задержание, — сказал следователь серьёзнее, чем, казалось бы, требовал смысл этих слов. — Просто нам нужна ваша помощь».

Примерно через час машина подъехала к полуразрушенному сараю, очень похожему на тот, где ночевала артель Павла. Скорее это был навес для просушки сена. На досках иод навесом лежало что-то, накрытое брезентом. «Вам придётся взять себя в руки, — сказал следователь, — предупреждаю, процедура не из приятных». Он откинул брезент. Перед Павлом лежала женщина, чьё лицо было испачкано болотной тиной и к тому же до неузнаваемости попорчено каким-то лесным зверем, лисицей или хорьком.

— Не узнаёте?.. — спросил следователь, — Не узнаёте её? Неловко назвать её покойницей…

Павел покачал головой.

— А может быть, опознаете? Конечно, опознать её нелегко. Очевидно, пролежала в болотной жиже не один день… Пьяная, что ли, в дождь заблудилась, завязла… Да и лицо попорчено. Присмотритесь! Никого она не напоминает вам?

— Нет, никого… — с трудом ответил Павел.

— Понимаю. Не стал бы беспокоить вас, да вот в чём загвоздка. У неё в непромокаемой сумке, где, правда, не было ни денег, ни документов, оказался ваш адрес. В целлофановом футлярчике. Извольте взглянуть.

Следователь показал Павлу клочок бумаги, не выпуская, впрочем, его из рук. То был старый адрес, адрес коммуналки, где Павел когда-то жил. Корявый детский почерк отчётливо проступал сквозь целлофан. Павел поёжился. Значит, и здесь, «далеко от Москвы», о нём известно всё, даже его старый адрес.

— Это ваш адрес? — настаивал следователь.

— Да, это мой бывший адрес, — подтвердил Павел, — мой старый адрес… Теперь я живу по другому адресу.

— В чём легко убедиться, заглянув к вам в паспорт, паспортный режим у нас пока не отменён, У нашей утопленницы, правда, и паспорта не оказалось. Скажите, а её почерк, если это её почерк, вам тоже незнаком?

— Вижу этот почерк в первый раз.

— У меня нет оснований вам не верить. Считайте наш разговор простой формальностью. Садитесь в машину, я отвезу вас обратно… на ваш ночлег. Не тащиться же вам пешком через лес. Чего доброго, и вы в болоте завязнете.

В машине следователь продолжал:

— Есть ещё одно обстоятельство, которое, может быть, заинтересует вас или что-нибудь напомнит. Дней пять назад на перроне станции ходила маленькая девочка трёх или даже двух лет. Ходила, плакала и звала маму. Оказывается, мать оставила её там, просила кассиршу присмотреть за ней, обещала, что скоро вернётся, да так и не вернулась. Я привозил кассиршу туда, откуда везу вас, и она тоже не опознала её… то есть тело.

— А что же девочка? — спросил Павел.

— Девочку, естественно, отправили в наш детский приёмник, потом, вероятно, в детский дом. Когда я спросил её, как звали её маму, она ответила как-то странно: «Ларка…»

Павел с облегчением вышел из машины. Ему действительно было что вспомнить в этой связи. Были и причины скрывать произошедшее, в особенности от Елены да и от других тоже. Три года назад он также работал с артелью в лесу над починкой дороги. И тогда у них на таком же бивуаке появилась девчонка. В проливной дождь она попросилась переночевать. Ей освободили угол в сарае, завесили его брезентом. Девчонка так и осталась с артелью, взялась для них стряпать, без чего они до сих пор кое-как обходились. Между собой шабашники говорили, что на бивуаке девчонке вроде бы делать нечего. Но никто из них на гнал её, и все понимали почему. Каждому из них девчонка говорила, опуская при этом глаза, что шестнадцать лет ей уже исполнилось, и это было приглашением к дальнейшему. Не отказался от дальнейшего и Павел в душную августовскую ночь среди мшистых болотистых кочек. В отличие от других Павел попытался расспрашивать девчонку о её жизни. Как и все, он уже знал, что зовут её Ларка. Её выпустили из детского дома, никакой другой жилплощади не предоставили, а в общежитии жить она не захотела. Ларка отправилась искать где придётся неизвестно чего. Она знала одно: предложить она может Лишь одно и это единственный способ завязывать отношения с людьми. Без этого одного она никому не нужна. Но после ночи с Павлом Ларка стала отказывать другим. У других это вызвало раздражение против Ларки. Возобновились разговоры о том, что пора её гнать, а то легавых навлечёт. Когда заметили, что с Павлом у ней продолжается, раздражение оборотилось против Павла. С некоторым удивлением Павел открыл, что может постоять за себя и за Ларку, что кулаки у него крепкие. К тому же он был бригадир. Без него вся артель ничего не заработала бы, и, ворча вполголоса, шабашники признали право бригадира.