Такой нежный покойник

– Как ты узнала, – сообразил наконец удивиться Лёшка Вериной осведомлённости.

– Это неважно. – Только потом он узнал, что она наняла одного их коллег своего отца, из местных органов, чтобы тот проследил за мужем. Тому это ничего не стоило, тем более что и сам отель находился под их пристальным наблюдением – в нём останавливалось много иностранцев. – Ты же знаешь, всё, что касается тебя, я чувствую сердцем. – Она заглядывала ему в глаза, гладила волосы и, кусая губы, сдерживала рыдания. Потом помогла надеть рубашку, застегнула на ней пуговицы. – Тебе немедленно надо в больницу. Посмотри, полотенце уже мокрое насквозь от крови.

Он вдруг почувствовал страшную слабость (видимо, от потери крови, сообразил он) и нестерпимую боль в правой руке и подумал, что, если перерезано сухожилие, он может лишиться возможности писать.

Вера, обняв за плечи, как тяжелобольного, нуждавшегося в посторонней помощи, чтобы передвигаться, вела его к выходу.

– Я не могу уйти, – остановился он уже перед самой дверью.

– Ты должен, – твёрдо сказала Вера. – Ты мужчина, муж и отец – у тебя в жизни есть обязательства.

В этот момент в комнату с балкона вошла Кора и, увидев повисшую на Лёшкиной шее Веру, шепчущую ему что-то на ухо, остановилась как вкопанная, скрестив руки на груди.

Заметив Кору, Вера отпустила Лёшкину шею, решительно открыла дверь в коридор и потащила его туда за рукав.

– Ты понимаешь, что уходишь навсегда? Что делаешь выбор? – Голос Коры на этот раз звенел от напряжения, сомнамбулическое состояние сменилось на абсолютно трезвую решимость.

– Ко! Умоляю, – взмолился Лёшка. – Дай мне её увести. Подожди до завтра.

Кора в ответ только отрицательно покачала головой:

– Уводят тебя, а не наоборот.

– Он мой муж и отец наших детей. Больной сын в нём нуждается. – Вера наконец тоже взяла себя в руки. – А ты собирай объедки с других столов.

Кора обречённо наблюдала, как Вера чуть ли не силой выталкивала Лёшку из номера.

– Я вернусь, – отчаянно выдохнул Лёшка уже за порогом. – Завтра…

В коридоре они наткнулись на официанта, катящего столик с ужином.

Назавтра, когда он вернулся, Коры в гостинице уже не было.

Так они расстались во второй раз.

Ужасно, что Лёшка был способен видеть себя со стороны, как бы посторонними глазами, осознавать происходящее в целом и во всех частностях.

Трусость, несостоятельность и предательство – глазами Коры.

И, опять же, предательство, ложь и неблагодарность – глазами жены.

И, главное, унизительность происходящего для всех, и в первую очередь как для мужской особи – для него самого.

И понимал он также, что уходы Коры – это не любовные ссоры, после которых так сладко мириться. Это не шантаж, к которому прибегают, порой совершенно бессознательно, женщины. Это даже не её максимализм и бескомпромиссность. Это её элементарное право на свою женскую судьбу, абсолютная уверенность в том, что два любящих человека должны быть вместе, в конце концов. Она и так ждала целых пять лет. И женский её инстинкт справедливо подсказывал, что Лёшка, может, и сам загнётся, но на разрыв не решится.

Но ещё ужаснее, что, всё это сознавая, поделать с этим он ничего не мог. Слабак. Не хватало ни размаха, ни куража, ни характера.

И Кора это тоже понимала. И в этой ситуации сочла дальнейшую борьбу унизительной и бессмысленной.

Самоуважения всё вышеперечисленное ему не прибавляло.

Но, как всякий рефлексирующий слабак, оправдания он себе конечно же находил. Ну, во-первых, всех было жалко – и Кору, и Веру, и себя. Но главным и, разумеется, самым подлым из всех оправданий был больной сын. Если бы Тима был здоров, он, Лёша, уже давно бы разрешил ситуацию, разрубил бы этот гордиев узел. Да и сама ситуация бы не возникла – шансов встретиться с главной возмутительницей спокойствия, Корой, у него вне контекста не было никаких. Так бы и прожил жизнь – тривиально, удобно, с нечастыми всплесками резонных страстей (странное словосочетание) и редкими порывами к «свободе и справедливости». И всё это – в лоне уютной, необременительной семьи, обеспечивающей всё вышеперечисленное и ожидающей в ответ всего лишь верности клану (наша честь – в верности) и элементарного соблюдения приличий. И ведь так живёт основная часть нынешней элиты, включая «говно нации» – интеллигенцию, к числу которой Лёшка себя конечно же относил. Безобразия же, творимые населением, в счёт не шли вовсе. Все жили с компромиссами в своих шкафах. Что исторически оправдано – иначе ни индивидууму, ни «прослойке» не выжить. И потом, уж очень (как говорила Кора, о-о-очень) не хотелось попадать в категорию лузеров и лохов (а на тот момент в новом сообществе, как уверяла Кора, и Иисуса Христа бы записали в лузеры и в лохи). А попасть в неё можно было по одному мановению пальца его тестя, если что. «Бабло побеждает зло, – была его последняя любимая цитата из какого-то, теперь уже российского, боевика. – Понты пусть малыши оплачивают».

Да и вообще… Мужик должен зарабатывать, содержать семью – этого ещё ни один строй не отменял.

– Эволюция не может быть справедливой, – ответил он как-то Коре словами классика на упрёк в том, что живёт в стане врага.

– Согласна. Но где ты видишь эволюцию в том, что происходит? Хищники топчут друг друга, карабкаясь к власти и деньгам. Богатые рабы – против бедных рабов. Ты-то здесь при чём?

– А может, я троянский конь, запущенный в этот «стан»? – пытался он отшутиться.

– Бывают троянские кони, а бывают замоскворецкие ослы, – было ему достойным ответом.

Да он и сам понимал, что если и мог причислить себя к хищникам, то только из породы лобковых.

Но марку держать был вынужден.

Эх, мозговая простота! Поклон тебе от интеллигентов.

Тимофей в этом году, в сентябре, должен был пойти в школу. Ещё весной, подключив всю имевшуюся информацию, все возможные связи и конечно же с непосредственным участием Коры, Лёша нашёл для него частный лицей, во главе которого стоял сумасшедший энтузиаст своего дела, Учитель (с большой буквы) Константин Лазарев. И окружение у него было соответствующее – высокопрофессиональные педагоги, воспринимающие свою работу как высшее предназначение и, главное, беззаветно любящие своих «некондиционных» подопечных. Причём детей туда брали не только из финансово благополучных семей. Лицей существовал на деньги спонсора, лично заинтересованного в качестве заведения, так как в нём учился его собственный сын с синдромом осложнённого аутизма. И он же доплачивал за детей, чьи родители не в состоянии были осилить финансовую составляющую этого маленького оазиса благополучия для своих непростых отпрысков. Лёша немедленно предложил принять участие в расходах, и на его плечи легло содержание столовой для детей, остававшихся, как Тима, на продлёнке.

Костя – вот кому Лёша должен был признаться в любви, в любви рациональной, высокой и – через Тиму – разделённой. Благодаря Косте он прожил три бесценнейших года счастливого, ничем не омрачённого отцовства. Ему довелось увидеть своего мальчика радостным, безмерно увлечённым и потому счастливым. Тима готов был проводить в школе всё время – там ему открывался новый мир, дети вокруг не были злобно-враждебными, а учителя не оставляли его мозг незанятым ни секунды, постоянно предлагая заниматься чем-то увлекательным. Это и было главным принципом общения с аутятами – не оставлять их мозг незанятым ни на мгновение. Педагоги буквально жили своими подопечными, разделяя с ними все радости и горести. «Личность выше знания» было их девизом. Оценки в течение года не ставились, ставились в конце, и то исключительно для отчётности.

В лицее, например, абсолютно не являлось проблемой то, что Тима объявил, будто настоящее его имя – Собака, и требовал, чтобы именно так к нему и обращались. Учителя поддержали эту игру, ученики с радостью надавали себе имён других животных – так появились Тигры, Волки, Лисы и даже Обезьяны. Костя уверял, что это Тимино изобретение гениально – дети с коммуникационными проблемами, мысленно напялив на себя маски воображаемых зверей, полностью раскрепощались, «отпустив» своё воображение, и это помогало им общаться.

– Жалко, что такие игры нельзя ввести для взрослых, – замечал он, – многим это пошло бы на пользу.

Тимину же форму аутизма Костя, как и Кора, считал достаточно лёгкой, и, если с мальчиком правильно себя вести, с возрастом она может практически сойти на нет. Он предлагал как можно скорее разъяснить Тиме, что он не совсем такой, как все. Доступно объяснить, что такое аутизм и в чём он проявляется – это не болезнь, а особенность. Как, например, великие математики, физики и гении абстрактных наук (Костя называл их левополушарной мафией) не очень сильны в филологии и даже на родном языке зачастую пишут с ошибками. Не говоря уж о том, что они совершенно не разбираются в людях и их личная жизнь, как правило, выглядит совершеннейшей катастрофой.