Такси!
Шрифт:
Красный телефон – Джонни: нет, не Джонни. Господи, опять он (надо купить новый мобильник). «Привет, это Крэйг. Я оставил сообщение на другом твоем телефоне, а потом задергался – вдруг ошибка? Катерина, зачем тебе столько мобильников? Как бы там ни было, позвони мне».
Всех выбросить из головы. Пятница – самый прибыльный день. Я работаю. Всё, точка.
– Кэт, ты же не думаешь, что это может продолжаться долго? Твоему эго, конечно, пошло на пользу, но ведь он еще ребенок.
3.37, ночь пятницы или утро субботы – кому как больше нравится.
– Не в этом дело, Вин.
– А в чем тогда, Кэт? – Винни была в скверном настроении; странно, что она вообще слушала меня.
– Мне страшно за него. Я о нем забочусь.
– Естественно. Ты же обо всех заботишься. Потому и вертишь ими, и лапшу им на уши вешаешь. Все потому, что ты о них заботишься.
– Ты не понимаешь.
– Выпутывайся из этого, Кэтрин, пока с головой не увязла.
Винни брюзжала и брюзжала, так что я ушла. Просто встала и ушла на середине ее речи – не хватало только, чтобы мне мозги компостировали после целой ночи напряженной работы. Мой обшарпанный «фарэвей» стоял позади ее блестящего красного ТХ1. Я на ощупь возилась с ключами в дождливой мгле и вполголоса костерила Винни. Старая корова, чем в мою жизнь соваться, пусть лучше со своей разбирается! Распахнув дверцу, наконец услышала, как надрывается один из мобильников. Красный. Если это опять Крэйг, то пошел он в задницу. Тем не менее, бухнувшись на сиденье и захлопнув дверцу, я нашарила в бардачке телефон.
– Алло?
– Я звоню по поводу Джонни Джордана. – Мужской голос – хриплый и резкий. Незнакомый.
– Что с ним?
– Вы его подружка? – Это слово было произнесено с таким презрением, что прозвучало как оскорбление.
– Кто говорит?
– У Джонни неприятности. Вам лучше приехать и его вытащить.
Во рту моментально пересохло.
– Какие неприятности? О чем вы?
– Неприятности такие, что если вы не подъедете и его не заберете, я не смогу помочь, когда ему голову в плечи вобьют. Comprene [11] ?
11
Понимаете (исп.).
– Пожалуйста, дайте мне с ним поговорить. Он с вами? – Голос мой дрожал.
– Он сейчас не в том состоянии, чтобы балакать, цыпочка. Нагрузился под завязку и налетел на чей-то кулак.
Неожиданный стук в стекло заставил меня подскочить, я даже уронила телефон. Нырнув за трубкой, еще о руль башкой приложилась. Скривившись, я распрямилась и пробормотала в трубку:
– Извините. Послушайте, что случилось?
На тротуаре так и клокотала Винни.
– Просто приезжайте, pronto, – сказал незнакомец. – Или ваш дружок обзаведется новыми шрамами. Тернпайк-лейн. Красная дверь сразу за кафе «У Оза». Спросите Джорджа, ясно?
– Да, кажется, я знаю, где это. Буду через двадцать минут, если пробки – чуть дольше.
Винни снова постучала в стекло. Я отмахнулась.
– Чем быстрей, тем лучше. – В голосе человека слышалось что-то странное. Паника. Он отключился.
Снова стук. Я раздраженно опустила стекло.
– Уймись, Вин. Я в дерьме по уши.
– Не смей вылетать за дверь, когда я с тобой разговариваю, Кэтрин!.. В каком еще дерьме?
Опять
она всюду сует свой нос.– Не знаю. Только что позвонил какой-то тип – даже не соображу, откуда у него номер. У Джонни проблемы. Этот парень говорит, он в полном отрубе. Кажется, напился и подрался. Я на Тернпайк-лейн, заберу его.
Винни покачала головой:
– Кэтрин, ради бога, не впутывайся. На одну ночь с меня хватит.
– А как я, по-твоему, должна поступить, Вин? Оставить его там, и пусть из него отбивную делают? А если бы это был Пол? Да ты бы туда пулей летела.
– Ну ладно, – смущенно буркнула Винни. – Едем вместе.
– Нет, Вин, это ни к чему…
– Я не собираюсь пускать тебя одну в хрен знает какие тернпайки. Открывай, я сажусь! И не спорь.
4.33 утра.
Мы ехали мимо станции «Финсбери-парк», по Севен-Систер-роуд, на Грин-дейнз. Мы – это Винни и я. В молчании катили мимо турецких пекарен, складов, магазинчиков с кебабами, обшарпанных пабов, зеленных лавок с пустыми контейнерами и старыми корзинами, выставленными на тротуар. Нырнули под мост, на котором белой краской было намалевано: «Добро пожаловать в Хэринджей». Голова ныла; там, где я приложилась об руль, набухала шишка. Дождь прекратился.
Тернпайк-лейн – какое неподходящее название. «Дорожная застава» – прелестно звучит, верно? Ожидаешь найти здесь крытые соломой коттеджи и журчащий ручеек – а на деле это отхожее место. Даже воздух отдавал грязью, когда мы вылезли из машины. Вокруг никого, только пара каких-то типов с поднятыми капюшонами болталась на углу, да в дверях лавчонки спала старуха – ее почти не было видно среди кучи хлама, в которой она свернулась. Я заперла кеб, от души надеясь, что типы в капюшонах на самом деле вовсе не такое ворье, каким кажутся. Тишину нарушали лишь отдаленные гудки автомобилей и воркование голубей, усевшихся рядком на подоконнике.
Кафе «У Оза» оказалось обычной облезлой грязной забегаловкой с замызганными занавесками; где-то в глубине мерцали огни игровых автоматов. Мы подошли к красной двери с облупившейся краской, и я позвонила. Мгновение спустя затрещал интерком. Мужской голос залопотал что-то на незнакомом языке – то ли турецком, то ли курдском.
– Мне нужен Джордж.
Послышалось жужжание, щелчок – и я, бросив взгляд на Винни, толкнула дверь. Винни выглядела испуганной и усталой.
– Спасибо, Вин.
Она пожала плечами:
– Да ладно. Давай с этим разберемся.
Электрическая лампочка освещала только вонючее крыльцо, и, когда входная дверь закрылась, мы очутились в непроглядной тьме. Я была напугана гораздо больше, чем хотела это показать, и с трудом подавляла желание вцепиться в руку Винни. Где-то наверху со скрипом отворилась дверь, и в прямоугольнике тусклого света обозначился силуэт какого-то амбала, привалившегося к косяку.
– Джордж? – позвала я.
– Не-а. Джорджа внутрь, – отозвался амбал с сильным турецким акцентом.
Пока мы поднимались, Винни дышала с присвистом. Только бы с ней все было в порядке – вряд ли она захватила с собой ингалятор. Амбал посторонился, и мы протиснулись в комнату.
В воздухе висела густая завеса дыма, в нос шибануло запахом пота и спиртного. Кругом грязь, некогда белые стены пожелтели; там, где прежде висели картины, остались только более светлые пятна. Слева располагалась кухня, буквально заваленная немытой посудой; худой плешивый человек склонился над плитой, прикуривая от конфорки.